Маджид Ахмади из Ирана. Но последние 15 лет он живет в Томске и переводит Достоевского, Гоголя и Пастернака на фарси. Сложно ли носителю персидского языка выучить русский? За что он полюбил классическую русскую литературу? И понял ли он за время жизни в России, что такое «русская душа»?

«Я до сих пор до конца не выучил ни одно грамматическое правило»

Я начал учить русский язык в 2003 году — когда поступил на бакалавриат Мазандаранского университета на специальность «перевод русского языка». Мы были первыми студентами по этому направлению, поэтому у нас почти не было материалов. Мы занимались по единственному учебнику советского издания со старыми аббревиатурами и примитивными диалогами — он назывался «Русский язык для всех».

На втором курсе меня и еще шесть студентов за успехи в учебе отправили на три месяца по обмену в Астрахань. Это была продуктивная поездка с насыщенной программой. Тогда я понимал, что у меня мало времени, и старался максимально погрузиться в русскую культуру, скупал русскую литературу и DVD с русским кино. По приезде мой чемодан был доверху набит Куприным, Толстым, фильмами «Судьба человека» Сергея Бондарчука и «Баллада о солдате» Григория Чухрая.

Эти фильмы и книги изменили мою судьбу. По ним я начал изучать язык самостоятельно: читать, смотреть, выписывать диалоги. К фильмам, которые меня особенно впечатлили, например «Баллада о солдате», я от руки выписывал текст и просил дядю, который работал на местном телевидении, наложить эти субтитры на фильм. Еще я читал и смотрел короткие новости на русском — помню сайт «Президент России», где выкладывали тексты с аудио.

Из этого и сформировалось мое отношение к изучению языка: главное — почувствовать его. Я до сих пор до конца не выучил ни одно грамматическое правило, но из-за того, что много читал и смотрел, у меня развилась языковая интуиция.

«Я как будто застрял в Васюганском болоте»

После бакалавриата я поступил в магистратуру Тегеранского университета по специальности «русский язык и литература». Вообще, любовь к литературе появилась у меня еще в школе. Папа был библиофилом, и у нас дома вместо еды было бесчисленное количество книг. Я познакомился с русскими авторами: Достоевским, Толстым, Чеховым, и мне очень понравилось.

После магистратуры я захотел приехать в Россию, набраться опыта, стать кандидатом филологических наук и вернуться в Иран, чтобы преподавать русский язык. Но всё пошло не по плану, и так получилось, что домой я не вернулся. Я люблю шутить, что как будто застрял в Васюганском болоте — оно находится в Томской области и является самым большим в мире.

В 2009 году я подал документы в российскую аспирантуру. В некоторые вузы у меня как у иностранного студента с высоким рейтингом была особая квота и бюджетное место. Я думал, что поеду в Москву или Питер — в крупных городах легче найти работу, но по распределению попал в Томск. «А как зарабатывать в Сибири?» — подумал я.

«Почему ты мне не говорил, что голодаешь?»

Первое время я жил на стипендию 1300 рублей и на 300 долларов, которые взял с собой. Когда деньги кончились, стало тяжелее. Я подружился с гречкой (пачка тогда стоила 13 рублей), варил ее и смешивал с иранскими специями. До сих пор люблю этот запах. Потом я стал работать дворником: узнал, что такое снег, и понял, что, когда замерзают руки, надо сначала подержать их под теплой водой, а не сразу прислонять к горячей батарее.

Но, несмотря на трудности, мне нравилась моя жизнь, и я гордился собой. Самое главное — это внутренний настрой. Я видел студентов, у которых были деньги, но им было эмоционально тяжело, они чувствовали себя не в своей тарелке. А когда человек открыт миру, вокруг обязательно найдутся люди, готовые помочь.

В Томске вообще живут очень отзывчивые люди. Из-за того, что со времен царской России сюда ссылали интеллигенцию, здесь исторически развита культура помощи приезжим людям. Как иностранец, я испытал это на себе. Когда на втором курсе моего обучения гречка подорожала с 13 до 80 рублей, моя знакомая журналистка с местного телеканала (кстати, моя жена в будущем) пригласила меня сняться в сюжете.

При этом она не сказала задумку: съемочная группа просто приехала ко мне в общежитие и сняла, как я варю гречку с иранскими специями. Только когда сюжет вышел, я понял, что его основная мысль была — иностранный студент голодает из-за роста цен. От стыда я два дня не выходил на улицу — ведь теперь меня как голодного студента знал весь Томск.

Через два дня у меня закончился хлеб, пришлось выйти на Дзержинский рынок. Там я всегда брал выпечку у одной бабушки. Когда я к ней пришел, она спросила меня: «Почему ты мне не говорил, что голодаешь?» — и бесплатно дала мне банку кабачковой икры и два килограмма картошки. Это было трогательно до слез, и тогда я понял, что это мой город.

«Я начал переводить книги одну за другой»

Несмотря на то что книги я начал переводить, еще когда был студентом (в магистратуре перевел Бунина «О Чехове», в аспирантуре — рассказы Шукшина), работой, которая принесла мне известность в Иране, стал перевод в 2015 году книги белорусской писательницы Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо».

Это книга о сложной судьбе советских женщин на фронте. Я переводил ее в течение месяца, погружаясь в каждую историю. После выхода книга произвела сильное впечатление на иранских читателей. Потому что в Иране непросто писать о женщинах, и после прочтения Алексиевич многие женщины услышали в ней свои голоса.

Сразу после издания книги «У войны не женское лицо» мне позвонили из того же издательства и попросили перевести еще одну книгу Алексиевич «Время секонд хэнд». Это книга про перестройку. Из нее я многому научился — было много незнакомых для меня слов, значение которых не знали даже некоторые русские знакомые, пережившие то время.

Следующая работа — «Объяснения и показания Ф. M. Достоевского по делу петрашевцев», уникальный текст про то, как люди скрывают правду от власти. Потом я начал переводить книги одну за другой: «Детство Люверс» Пастернака, прозу Зощенко, Булгакова, впервые перевел «Вия» Гоголя, Бабеля — как раз в этом году вышли «Одесские рассказы».

«Текст — это темная комната, которую я должен осветить»

В Иране много книг русских авторов, но большинство переведено на персидский через языки-посредники — английский, французский, немецкий. Из-за этого в них много пробелов и неточностей — это как откусить очень вкусное яблоко и выбросить. Как раз поэтому я и занимаюсь переводом: знаю русский, понимаю эту страну и могу передать то, чего не хватало.

У меня своя технология перевода текстов, которая состоит из нескольких этапов. На первом я выключаю мозг и пишу впечатления от прочитанного текста так, как чувствую. На следующем этапе я включаю мозг и сравниваю исходный текст с тем, что я написал, заполняю пробелы. На третьем этапе я снова читаю текст и помечаю места, где нужны сноски.

От других переводчиков меня отличает большое количество сносок в работе, около двух на странице. Я подробно изучаю каждое незнакомое слово и явление. Ведь текст — это как темная комната, которую я должен осветить контекстом и максимально погрузить читателя в русскую культуру. Например, «хрущевка» обычный переводчик переводит как «здание». Но ведь это не просто здание — нужно дать пояснение, что в конце 50–60-х был специальный проект с пятиэтажными домами.

Еще многие слова при переводе приходится упрощать. Например, в русском есть суффиксы и префиксы, поэтому глагол движения из пункта А в пункт Б — это одно слово, «плыву», «лечу». В персидском языке вместо этого говорят «иду кораблем». Пословицу или шутку я передаю так: сначала перевожу максимально близко к тексту, а потом даю сноску с близкой пословицей из нашей культуры.

На последнем этапе перевода я полностью читаю готовый текст: сверяю его с исходным, проверяю сноски. Потом я даю работу на прочтение своему брату: он немного знает русский и выполняет роль своего рода цензора. Самый сложный этап в переводе наступает дальше — коммуникация с редактором. В Иране мало редакторов, которые знают русский, и у них свое представление о тексте. Но ведь я же не могу переделать текст автора ради их понимания.

«Русская душа — это человеческая душа»

Чем больше я погружаюсь в русскую культуру, тем больше сходств нахожу с другими народами. Например, когда я писал диссертацию на тему «Традиции итальянской комедии масок в русской литературе», я нашел там персонажа Пульчинелла. В России это Петрушка, в Англии — мистер Панч, в Иране — Мобарак, в Германии — Ганс Вурст.

В наше время многие стараются ограничить культурные и литературные явления, выдать им паспорта. Я не соблюдаю четких границ в культуре и считаю, что у нее нет паспорта. Например, иранский праздник Нооруз, или Навруз (праздник, знаменующий собой приход весны. — Прим. ред.), празднуется на Балканах и Ближнем Востоке. В эпиграфе к «Бахчисарайскому фонтану» есть заимствование персидского поэта Саади. А французский писатель Андре Жид говорил, что без Достоевского не было бы французской литературы.

Поэтому, когда меня спрашивают, понял ли я за время жизни в России, что такое «русская душа», ответ простой: «Русская душа — это человеческая душа, такая же, как и иранская, гвинейская, аргентинская». Всё взаимосвязано, и мне кажется, что в мире есть одна нация — человечество.

Обложка: fotolotos / Shutterstock / Fotodom; личный архив Маджида