«Вот она, мечта учителя! Быть нужным ученикам. Востребованным. Всегда…»
«Вот она, мечта учителя! Быть нужным ученикам. Востребованным. Всегда…»
Преподаватель и репетитор Александр Чернышёв признаётся, что настоящий учитель всегда хочет быть нужным своим студентам и школьникам. Но сегодня в школе таким учителям нечего делать. Ведь килограммы отчётов, гонка за часами, подсчёт баллов и портфолио ценятся больше, чем любовь к делу всей жизни.
Почти 20 лет я отработал в системе образования. Работал в разных аудиториях, в школе, в колледже, в вузе. Больше всего любил работать в полных аудиториях, где, как говорится, яблоку негде упасть. Всегда в душе завидовал выдающемуся российскому историку Василию Ключевскому, на лекции которого стекались студенты с разных факультетов. Удивлялся сценам в фильмах, в которых революционно настроенные студенты до хрипоты спорят с профессорами. Всегда с удовольствием рассказывал студентам про молодых дворян, ушедших «в народ» лечить и учить крестьянских детей. Никогда не забуду взгляд из-под очков учителя Мельникова из «Доживём до понедельника» и глаза его учеников, в которых не было ничего подобного тому, что добивает сегодня, — равнодушия.
Мог выдавать за день до 5-7 пар, держать одну аудиторию целый день и испытывать удовлетворение от того, что мне всегда есть, что сказать людям.
Но… Только в том случае, если они хотят меня слушать и слышать. И однажды я просто… выгорел. Я понял, что больше не могу работать с аудиторией, состоящей из «агрессивно послушного большинства», которое приходит к тебе вынужденно-принудительно и всем своим видом показывает: не трогайте меня — я не трону вас. Я уже просто не мог выдавать по 12 часов в день. Тупо, механически…
Справедливо однажды мне ответила учитель из Узбекистана Юлия Юрьевна Мусурманова:
«Аудиторию себе надо родить и воспитать. Иначе — никак. Ведь подделывать себя под неё вы не станете, если она вам несимпатична. Мне, как русисту, легче. Мне „жалко“ не знающих этот прекрасный язык. Увижу следящие за мной глаза — и уже готова пятёрку влепить. Но через неделю откроются не только глаза. Кто-то станет отвечать. А через 20 лет работы появятся дети учеников. С ними уже легче».
Только как её воспитать, если десять лучших лет жизни было отдано гонке, поточному производству…
Я, воспитанный на советской киноклассике, с пониманием отнёсся к «беспомощности» географа-Хабенского перед беснующимся классом. И понял учителя русского языка и литературы Афанасия Петровича в исполнении Анатолия Кота из депрессивного «Дня учителя», когда после вдохновенного прочтения Есенина он увидел лишь хихикающие физиономии, уставившиеся в свои аппараты. «Не хочу!» — сказал я себе. И тоже закрыл за собой двери учебного заведения.
Но я хочу учить, и учить, как герой Тихонова, — журить, посмеиваясь, Сыромятниковых; спорить о высокой себестоимости ошибок с Батищевыми, — но беспомощен перед равнодушными, тоскливыми лицами.
Последние пару лет перед увольнением поедом себя ел за то, что не могу заинтересовать, научить всех. В системе образования я заработал комплекс неполноценности
Но теперь, надеюсь, это в прошлом. Нашёл себя в индивидуальных занятиях. Больше боялся, не решался. Ответственность действительно большая. Теперь тебя аттестуют каждый урок, пытливо, серьёзно, но и надеются, верят. Теперь я не страдаю от невостребованности. Хотя ещё в начале пути (странно звучит после двадцати лет). Есть любимые ученики, для которых хочется сделать всё от тебя зависящее. Ученики со всей России. Ученики думающие, ученики внимающие, ученики дисциплинированные, ученики спорящие, ученики, задающие вопросы, ученики уважительные, я бы даже сказал, трепетно уважительные. Я снова чувствую себя не машиной по выдаванию часов, а педагогом. Просто частнопрактикующим. Я избавил себя от горы бесплатной, нужной только начальству, работы. Я не пишу отчёты, не заполняю портфолио, не покупаю сертификаты, я не знаю, что такое аттестация по-чиновничьи. Я зарабатываю (пока!) реальную среднюю по экономике без всякого участия государства. Но я лишён всё-таки того, чего всегда хотел — трибуны и десятков пар таких юных глаз, как у героев «Доживём до понедельника». Эх…
Хочу найти такое учебное заведение, где работнику действительно комфортно, где нет гонки за часами, где администратор — действительно педагог, а не бездушный бюрократ. Где коллектив единомышленников творчески работает, а не считает баллы, где ценят за живую работу с детьми, а не за заполненное портфолио. Где директор действительно бьётся за то, чтобы сформировать молодой творческий коллектив, мотивируя его работать на ставку и зарабатывать не выдуманную чиновниками, а реальную среднюю по экономике. И даже больше. Неужели я хочу чего-то недостижимого? А?
Как здорово написала мне учитель географии Елена Юрьевна Горбунова из Оренбурга: «Но репетиторство надоедает, а работа в школе почему-то нет. Школа — это широчайшие возможности для реализации своего творчества. Если, конечно, школа правильная. Ещё завалены бумагами и не сдали планирование, а уже думаем с биологом и химиком, как провести предметную неделю, уже рассказываем ребятам о массе конкурсов, предстоящих в этом году, и агитируем 6 класс в кружок. А ещё писать с детьми книжки.
А ещё классные часы, где рассказываешь о трагедии Беслана, и голос дрожит, а в глазах детишек слёзы. Репетиторство разве может всё это заменить? Взять 18 часов и всё?
Это просто. Но кто-то должен стать для детей второй мамой, и берёшь классное руководство. Кто-то должен работать с детьми-инвалидами, и берёшь домашнее обучение. Кто-то должен прививать любовь к науке… В общем, кто-то должен работать и в школе, быть Учителем».
Увлечённо читаю повесть «Я хочу в школу!» Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак, этими авторами зачитывается моя дочь-подросток. Может, фрагмент покажется длинноватым, но я его приведу, ибо в этот момент я представлял себя на месте главного героя.
» — Виктор Павлович, вы же можете преподавать! Вы сами говорили, что по первому диплому вы учитель математики! А нашей школы всё равно пока больше нет.
Впалыч растерялся. Это был, наверное, первый случай на их памяти, когда он не сразу нашёлся с ответом. Он встал, пригладил волосы, подошёл к окну.
— Виктор Павлович, пожалуйста! — сказал Дима. — Мы опять будем вместе!
Впалыч криво улыбнулся и сел в кресло.
— Ребят, — сказал он, — понимаете… Одно дело работать в 34-й школе, вы сами понимаете, что у нас там были несколько другие условия. Другое дело — в обычной. У меня три высших образования, я совершенно не готов идти и объяснять теорему Пифагора балбесам, которым это не нужно.
— Но там же мы! — сказал Дима. — Нам-то это нужно!
— Мне не дадут работать только с вами. На меня навесят еще пять классов, классное руководство и заставят заполнять кучу бумажек. Я буду 80 процентов своего рабочего времени тратить на заполнение формуляров и выяснение отношений с директором, и только 20 процентов на общение с детьми. Причем из этих 20 процентов эффективными будут только 20 процентов. Остальное время уйдёт в полный пшик.
— Но почему? — не выдержала Кошка. — У нас физик есть, он хороший. И у него даже уроки интересные.
— И историк! — добавил Женя.
— Возможно, — сказал Впалыч. — Но они, наверное, уже привыкли к этой системе. А я себя в ней не представляю.
— Но… Но… Но если ничего не менять, то ничего не изменится! — воскликнула Кошка. — Вы нам сами говорили, что если что-то не нравится, не нужно ждать, что оно изменится само. Нужно идти и переделывать!
— Да, говорил, — подтвердил Впалыч, — у меня была возможность работать вне системы — я работал. А ввязываться сейчас, в середине года, в расшатывание устоев… Ребят, хватит того, что у меня жена — врач в обычной больнице. И двое детей. Если ещё и я сяду на бюджетную зарплату, то нам есть будет нечего.
Птицы подавленно молчали. Даже Кошка. В квартире было зябко, все сидели, кутались, прятали друг от друга глаза. Впалыч ещё что-то объяснял, но его уже не слушали, очень хотели уйти, но всё никак не находили предлог. Мучились, пока Молчун не наплевал на все приличия, просто встал и вышел, не попрощавшись. Впалыч вздрогнул от щелчка входной двери, а Птицы воспользовались моментом и выскочили следом за Молчуном. На улице вздохнули свободнее».
Ещё раз это место:
» — Да, говорил, — подтвердил Впалыч, — у меня была возможность работать вне системы — я работал. А ввязываться сейчас, в середине года, в расшатывание устоев… Ребят, хватит того, что у меня жена — врач в обычной больнице. И двое детей. Если ещё и я сяду на бюджетную зарплату, то нам есть будет нечего. Птицы подавленно молчали».
Моя жена тоже участковый врач в сельской амбулатории. На 20 тысячах зарплаты. И двое детей-школьников. И многолетние беспощадные попытки прожить на бюджетную зарплату. И уже давно я не занимаюсь «расшатыванием основ». Поэтому я его не осуждаю за отказ. Сам бы ответил точно так.
Через несколько страниц узнаю, что Впалыч всё-таки пришёл в эту школу. Недолго он колебался. Но ведь к нему обратились не потенциальные работодатели, которым надо закрыть вакансию, а его любимые ученики. Разве это не главное для настоящего учителя?
» — Но там же мы! — сказал Дима. — Нам-то это нужно!»
Вот она, мечта учителя! Быть нужным своим ученикам. Востребованным. Всегда…