19 апреля 1902 года родился Вениамин Зильбер, который вошёл в историю литературы под фамилией Каверин. Автор приключенческого романа «Два капитана» прожил 87 лет в сложную эпоху, когда подлость была обычным делом. Но ему было не в чем себя упрекнуть. Лиза Биргер рассказывает о биографии человека, который сделал таким популярным девиз «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

«Хотя в моей жизни не произошло ничего необыкновенного, она отмечена неповторимостью, характерной почти для каждого из моих сверстников»

Вениамин Зильбер родился в Пскове в семье военного капельмейстера и владелицы музыкальных магазинов. Он был шестым из шестерых детей, только один из которых по странной прихоти судьбы вырос композитором, но всех ждала длинная, не всегда счастливая судьба. Свою «большую, беспорядочную, театрально-военную семью» он опишет 70 лет спустя в книге мемуаров «Освещённые окна». «Кажется, — скажет он со своим характерным, каверинским сомнением, — я был способный мальчик».

В «Освещённых окнах» описаны прогулки с няней, шпаги отца, как разучивали в гимназии кантату к трёхсотлетию дома Романовых, а ещё чувство оцепенения, мешавшее ему в учёбе, когда, витая в облаках, он забывал про землю. Каверин писал, что всё детство ему мешала учиться уверенность, что ничего плохого с ним не может случиться и мир ему совсем не угрожает — а если так, то зачем и стараться. Пройдёт много лет, прежде чем он от неё окончательно избавится, но со стороны его биография кажется примером именно такой судьбы, неприкосновенной.

«Я трудился ночами при свете коптилки, перемежая изучение арабских рукописей историей русской литературы»

Окончив гимназию, Вениамин Зильбер взял тетрадку со стихами, две трагедии и рукопись первого рассказа и уехал вслед за братом Львом в Москву. Здесь он поступил на историко-филологический факультет университета, но по совету мужа старшей сестры и своего литературного наставника Юрия Тынянова перевёлся в Петроградский университет на факультет арабистики.

Изучение истории русской литературы он совмещал с любопытством к восточной мудрости и науке

Наверное, именно оттуда он перенял алгебраическую страсть к точности. «Искусство должно строиться на формулах точных наук» — было написано на конверте, в котором Вениамин Зильбер отправил на конкурс Дома литераторов свой первый рассказ, «Одиннадцатая аксиома». Он был вдохновлён формулой Лобачевского о соединяющихся параллельных прямых — так, в финале соединялись параллельные истории средневекового монаха и современного студента.

Рассказ получил одну из первых премий, а его автор стал восходящей литературной звездой. Так он попал на заседание нового литературного кружка, «Серапионовы братья». Начальствовал над кружком Виктор Шкловский, который заходил на заседания молодых литераторов, качал головой и задавал вопрос: «А интересно всё-таки, какие из вас вырастут баобабы?» Именно в это время писатель взял себе псевдоним Каверин — по имени гусара, друга Пушкина, упомянутого в «Евгении Онегине». Там же он нашёл подтверждение своим литературным убеждениям: писать истории, но не политические памфлеты. «Братья» были, как сейчас бы сказали, принципиально аполитичны и искали вдохновения не в грохоте политической борьбы, а в западных сюжетах и фольклорных сказках. Стоит ли говорить, что им потом за это досталось сполна?

«Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона»

Первая книга Каверина, «Мастера и подмастерья», вышла в 1923 году, и во многом это ещё подражание его любимому Гофману. Герои книги — столяры, инженеры, учёные, — но действие происходит не в Союзе, а в средневековой Германии. Писателя интересуют не победы рабочих, а мистика и загадки мастерства.

Рассказы вызвали скорее недоумение окружающих его писателей. Горький советовал ему искать вдохновения в русском фольклоре — почему бы не обыгрывать русские пословицы, например? А критика писала: «Чтобы стать очень оригинальным писателем, Каверину нужно перевезти свой Нюрнберг хотя бы в Петербург, немного раскрасить своё слово и вспомнить, что это слово — русское».

Каверин обратился к русскому, но и здесь поначалу не имел большого успеха: его первый роман, «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1928), описывал литературную жизнь его времени. В героях без труда узнавался и сам автор, и его главный учитель Шкловский. В общем, литературные опыты Каверина начала 30-х годов были настолько посвящены литературе, что сегодня читаются уже как часть её истории, не более. Но он, прилежный ученик, продолжал отходить от любимого им Гофмана к другому любимому писателю — Стивенсону и его апологии приключений. Раз публика не принимает его сказки, может, приняла бы приключенческий роман.

«Бороться и искать, найти и не сдаваться»

Какими бы ни были искания Каверина, его судьба на общем фоне всегда казалась довольно счастливой: его близкий друг Евгений Шварц описывал Каверина как писателя, у которого вместо телеги судьбы был легковой автомобиль. Он всегда был ясен и доброжелателен, и «чувство это исходило у него из глубокой уверенности в своём таланте, в своей значительности, в своём счастье…».

Сам Каверин в мемуарах не кажется столь уж беспечно лучезарным. Его самого судьба миловала, но к близким была не столь благосклонна. В конце 30-х, когда Вениамин Каверин начинал писать «Двух капитанов», его брата, вирусолога Льва Зильбера, арестовывали три раза подряд, всякий раз пытали. Но он не подписал доноса ни на себя, ни на других. Вторая часть «Двух капитанов» вышла в 1944 году, и тогда этот роман принёс Каверину Сталинскую премию и по умолчанию прилагающуюся к ней неприкосновенность.

Через год, в 1945-м, Сталинскую премию получил и его брат, Лев Зильбер, — за открытие вирусной природы рака. Когда премию получил Сергей Михалков, он счастливо выдохнул: «Теперь не посадят». У Каверина был козырь ещё сильнее: говорили, что роман полюбился самому Сталину. И это притом, что его имя в нём не упоминается ни разу — даже в эпилоге. Именно поэтому для многих поколений читателей героический роман стал ещё и эскапистским: он показывал, что героев куёт не общество, не партия и не власть, а что стать кем-то, кем быть не стыдно, — личная задача каждого из нас.

«Меня спасла склонность к самоотчёту»

Из любых мемуаров, которых Каверин, между прочим, оставил нам в избытке, очевидна его склонность к самоедству, высокий нравственный счёт, который он предъявлял самому себе. Лучше всего он сам скажет за себя в «Освещённых окнах»:

В истории русской литературы Каверин остался не только как великолепный, но и увы, недооценённый автор: все его тексты, особенно удивительная зрелая проза, не смогли выйти из тени «Двух капитанов». Да и публиковать эту взрослую прозу в 70-х он уже, невзирая на всю прошлую неприкосновенность, не мог.

Но Каверина стоит помнить и как человека, не совершившего ни единой подлости в век, когда эта подлость казалась естественной, как дыхание (в мемуарной книге «Эпилог» он немало страниц посвятил этой удивлявшей его естественности: дорогие ему люди, совершая подлости, утверждали, что «не могли» иначе). Он не отвернулся от Пастернака, выступал за публикацию «Ракового корпуса», подписывал письма в защиту Синявского и Даниэля. В общем, никогда не отворачивался от чужой беды и в итоге стал невидимым для печати. И тогда нам, его читателям, сильно повезло.

Повезло потому, что непечатавшийся Каверин сделал то же, что до него многие подцензурные авторы: ушёл в сказку. Первая, «Песочные часы», была опубликована в 1941-м, остальные понемногу публиковались в 1960–70-х, но только в 1981 году эти сказки вышли отдельным сборником. Они стали единой повестью «Сказки города Немухина» с иллюстрациями Георгия Юдина — такими подробными, что книга о Немухине казалась нашей первой настоящей книжкой-картинкой.

В обычном городе Немухине творились самые фантастические дела, и в этих историях о летающих мальчиках и превращённых в статуэтку дамах полностью отразилось юношеское увлечение Каверина Гофманом. Мир Немухина не совсем современный, разве что и там едят на обед сосиски. Он застывший вне времён, старый, где ещё в ходу обращения «Салфет вашей милости». Ну а учительница музыки, а на самом деле фея Варвара Андреевна, которая слышит цвета и говорит с небесами, — конечно же, память об увлечённой музыкой маме. Ну и, конечно, немухинские сказки отразили вечные сомнения Каверина, его выученную убеждённость, что человек может воспитать себя в добре, вопреки любому злу.

Здесь невежливый мальчик превращён феей в песочные часы и, расколдованный, уже больше никогда никого не обижал. Здесь Великий Завистник лопнул от собственной зависти. Здесь трусишка Петька прочитал много книг и трусом быть перестал. В немухинских сказках постоянно повторяется это усилие добра, которым Каверин и запомнится нам навсегда.