Анастасия Аброскина — первая в России модель с ДЦП и мама двоих детей. Она рассказала «Мелу», как пережила физическое насилие в семье, буллинг в школе и сложности в отношениях с мужем. И как старается уберечь своих детей от всего этого.

Мама, папа и путч

Я родилась 10 августа 1991 года — прямо в начале путча. Мои родители в этот день оказались по разные стороны линии оцепления. Чтобы встретиться с моей мамой, отцу пришлось примкнуть к восставшим и поучаствовать в штурме Белого дома. Он нашёл там забаррикадировавшегося секретаря, который охранял архивы, схватил его и заставил выписать пропуск через линию оцепления. Без печати сделать это было нельзя. Тогда отец направился к маме, но опоздал: я уже появилась на свет.

Из-за резус-конфликта у моих родителей организм мамы воспринимал мое тело как чужеродное и вырабатывал антитела. Они поразили те части моего головного мозга, которые отвечают за координацию движений. Но маме ввели антирезусный иммуноглобулин, и процесс прекратился — поэтому мой ДЦП не тяжелый. Я могу ходить, говорить, самостоятельно себя обслуживать, просто мои движения скованны.

Каждое застолье, каждый праздник мама с гордостью рассказывала историю моего рождения. Она — жеманный и зависимый от общественного мнения человек, ей нравилось собирать вокруг себя удивленную толпу и быть героиней дня. Интересно, что о моем рождении она всегда говорила, вообще не упоминая меня саму. Главными героями были мама, папа и путч. Никто никогда не рассказывал, что переживал за меня или хотел меня спасти.

След от ремня и пряжки

С самого детства я пыталась порадовать маму, заслужить ее любовь. А она только заставляла меня чувствовать себя ничтожеством: «Ты без меня ничего не значишь», «Ты без меня ничего не можешь», «Если бы я этого не делала, ты бы вообще…»

В детстве я занималась конным спортом, это было моей самой большой радостью, меня даже позвали в сборную России. Во время тренировок мама прыгала на трибунах и что-то мне кричала, пыталась управлять мною. При этом совершенно не разбиралась в конном спорте и давала неверные подсказки. Когда она так делала, у меня ничего не получалось, это давило на меня. Однажды тренер попросила маму уйти — только тогда у меня все стало получаться отлично.

Я стала спортсменом международного класса, планировала и дальше развиваться. Но когда мама в очередной раз начала причитать, что конный спорт — это исключительно ее заслуга и что если бы не она, я бы ничего не добилась, я решила все бросить. Именно поэтому я впоследствии скрывала свои занятия модельным бизнесом от мамы: мне было важно, чтобы это было только мое.

Во время интервью меня часто спрашивают: «Почему вы не общаетесь с родителями?» Я много об этом думала, пыталась найти объяснения, быть понимающей. Но сейчас готова просто ответить: меня били. Это невозможно вычеркнуть из моей истории.

В нашей семье били всех детей, несмотря на то что вели мы себя хорошо. Я занималась спортом, отлично училась. У меня даже не оставалось времени на прогулки, все силы отнимали школа и спорт.

Мама била меня просто потому, что у нее не хватало терпения или было плохое настроение

С 11 лет у меня началась мигрень. Я могла проснуться уже с больной головой, но мама не верила, что мне больно. Она стаскивала меня за ногу или за руку на пол и поливала водой. Потом начинала пинать меня ногами за то, что я не встаю. Тогда приходилось сквозь слезы собираться в школу. В класс я заходила избитая, голова болела еще сильнее. Несколько раз меня отправляли в медпункт. Однажды мне в школе задрали кофту и увидели, что я вся в синяках. Спина была исполосована ремнем. На ней даже отпечаталась пряжка — настолько сильный был удар. Школьный психолог, увидев это, сказала: «Настя, ты понимаешь, что, если мы вызовем органы опеки, тебя заберут в детдом?» В тот момент я уже была согласна на это. В итоге директор просто позвонила маме, и меня вернули домой. А дома мама побила меня за то, что я рассказала о побоях. Такой вот замкнутый круг.

В школе мне никто так и не помог, хотя все прекрасно знали, что происходит у нас в семье. Боялись вмешиваться, потому что мои родители были слишком обеспеченными. Со стороны мы казались идеальной семьей: я занималась конным спортом, отлично училась, ходила на реабилитацию. Но внутри происходил сущий ад.

Фредди Крюгер

Моей лучшей подружкой в школе была Юля. Она всегда меня поддерживала. Из-за инвалидности я не могла самостоятельно одеваться и зашнуровывать ботинки — свою первую пуговицу я застегнула в 13 лет. А до этого Юля ходила вместе со мной в туалет и помогала застегивать одежду. И в столовой помогала мне нести поднос с едой — хотя одноклассники из-за всего этого над нами смеялись.

Моя мама ненавидела Юлю, она считала ее быдлом. До сих пор не понимаю, почему она так к ней относилась. По-моему, мама должна Юле просто в ноги кланяться: девочка, можно сказать, возилась с твоим ребенком. Когда я рассказала Юле, как надо мной издеваются дома, она тоже стала ненавидеть мою маму, называла ее сумасшедшей.

Одноклассники — в основном мальчики — нормально относились ко мне, если мы были наедине, даже говорили, что я классная и красивая. Но когда они оказывались вместе, начиналась травля.

Они толкали и обзывали меня, у меня было прозвище Фредди Крюгер. Мальчики вытаскивали из своих ручек стержни, клали вместо них оплеванные бумажки и стреляли ими в меня. Забирали шапку и плевали в нее. Однажды отобрали мою куртку, запихнули ее в унитаз и дружно помочились.

Домой пришлось идти без верхней одежды, хотя за окном была зима

Несмотря на то что я училась в специализированной школе надомного обучения, туда все ходили как в обычную школу. Вместе со мной учились дети с незаметными заболеваниями. Например, сердца или почек. Заметная инвалидность была только у меня и мальчика без ноги. Наверное, поэтому меня и травили.

Учителя прекрасно знали про буллинг, но ничего не делали. Школьный психолог никогда не проводил уроки толерантности, никто не объяснял, что дети бывают разные. Для учителей я была как назойливая муха, потому что постоянно жаловалась и просила помощи. Педагоги только разводили руками: «А что ты хочешь? Я уже сделала замечание, ничем помочь не могу. Разбирайтесь сами».

Сломанная кукла

В подростковом возрасте я увлеклась модой. Мне нравилось, как фотографы и дизайнеры идут на диалог со зрителем с помощью визуальных образов. Одна фотосъемка могла рассказывать целую историю. В моем детстве, в 90-е, не было онлайн-журналов, поэтому, как только у меня появлялись деньги, я, волнуясь, бежала к ларьку, чтобы купить Cosmopolitan или заветный Vogue.

Еще в школе у меня в голове начали рождаться яркие образы для фотосессий. Так у меня возникла идея съемки в стиле сломанной куклы. На творческом портале я нашла фотографа, но модели не хотели вникать в мою идею. Тогда фотограф предложил мне самой побыть героиней съемок. Так мы и сделали этот маленький проект, и я начала регулярно участвовать в фотосессиях как модель. Мне тогда было 17 лет.

Мой ДЦП на фотографиях не сильно заметен, у меня нет очевидных искривлений тела или других визуальных особенностей. Я высокая и худая. А мои неправильные движения и спазмы играли скорее в мою пользу: в нулевых вывернутые позы и ломаные локти были в моде. На этом я и выехала. Подаваясь на кастинг, я никогда не указывала, что у меня инвалидность. Но когда приходила, все видели мои сбивчивые и странные движения и понимали, что что-то не так. Инклюзивных проектов тогда было не так много, поэтому многие просто не понимали, как общаться с людьми с инвалидностью, как вообще говорить на эту тему. Помню это напряженное состояние: кастинг-директор смотрит на меня, видит, что что-то не так, но просто не понимает, как сказать об этом. И молча вычеркивает меня из списка. В лучшем случае. В худшем же мне говорили: «Зачем ты вообще сюда пришла?», «Только инвалидов нам тут не хватало». Но некоторые все же восхищались мной и предлагали сотрудничать.

О том, чтобы рассказать семье про новое увлечение, и речи быть не могло

В нашем окружении говорили, что модели — это проститутки и все в этой сфере происходит через постель. Когда старшая сестра нашла мои модельные фотографии в соцсетях, вместо того чтобы поговорить со мной об этом, она вместе с мамой и другой сестрой ввалилась ко мне в комнату и начала ругать меня: «Как ты могла? Ты нас опозорила! Ты у мамы разрешения спросила?!» Я сидела и недоумевала, зачем мне спрашивать разрешения: мне уже было 18 лет.

«Хватит находиться в роли дочери»

С моим будущим мужем мы познакомились, когда мне было 18, а через год поженились, и я родила дочь Ульяну. Сейчас понимаю, что не от хорошей жизни девочки так рано выскакивают замуж. Мне просто хотелось сбежать из дома. Примерно в это же время я легла в реабилитационный центр и пообщалась с местным психологом. Она рассказала мне про сепарацию и сказала фразу, которая меня потрясла: «Настя, хватит находиться в роли дочери. Ты уже мама и жена». Сепарация от мамы заняла у меня восемь лет, потребовалось поработать с разными психологами.

Мама сказала, что я сама не справлюсь с Ульяной. Я была неопытная, поверила, и мы с мужем переехали к моим родителям. Начался ад. Кровать дочери стояла в нашей с мужем комнате. Родители могли ночью без предупреждения войти в нашу комнату и что-то делать с ребенком. Когда муж отвез меня на очередную реабилитацию, он вернулся домой и с ужасом обнаружил, что кроватку Ульяны перенесли в комнату моей мамы. Та нянчила внучку и приговаривала: «Называй меня мамой». Ей казалось, что она лучше знает, как воспитывать моего ребенка.

Когда нашей Ульяне было примерно два года, мы съехали и отправили дочку в частный детский сад.

Пропущенная песочница

Когда моей дочке было примерно три года, я почувствовала, что у меня большой провал в первичной социальной адаптации: я с трудом ориентируюсь в повседневных ситуациях. Позже вместе с психологом мы поняли, что моя адаптация провалена из-за инвалидности. Я не играла в песочнице, а это очень важно. Именно там дети учатся понятиям «мое — твое». А играя на горке, дети учатся стоять в очереди и так далее.

Пропущенная песочница выползает, когда ты кричишь на мужа, потому что тебе срочно нужно что-то, а у него сейчас нет времени. Ты просто в детстве не понял, что не все происходит по щелчку пальцев, существуют другие люди с такими же потребностями и желаниями. Недостающие социальные навыки я восполняла, когда мне было 24 и я уже была мамой. Хорошо, что у меня были деньги и время на работу с психологом. Без этого я бы ничего не проработала и мое прошлое и травмы отразились бы на моем ребенке.

Специалисты регулярно говорили мне, что мои родители — психопаты

У психопатов нет эмпатии. Они бьют тебя и даже не понимают, что ты чувствуешь, что тебе больно. Поэтому я всегда знала, что не хочу ничего брать от психопатов и переносить что-либо из их воспитания на своих детей. Моя цель — уберечь моих детей от всего, что связано с этими людьми.

Люди с инвалидностью вообще часто инфантильны, потому что, когда рождается ребенок с особенностями, у родителей срабатывает тревожность и начинается гиперопека. Это приводит к тому, что взрослый человек совершенно не развивается, он привыкает к тому, что за него все сделают другие. Часто родители детей с инвалидностью не отпускают их, не дают распоряжаться деньгами и льготами. Говорят, что все вокруг их обворуют и обманут. Именно поэтому люди с инвалидностью часто не готовы к бюрократическим сложностям, которые ждут каждого во взрослой жизни. Похожая ситуация была у меня. К инвалидности прибавились еще и психологические травмы, которые мне оставили родители, поэтому мне приходилось постепенно и довольно поздно учиться вещам, которые другие люди учатся делать еще в подростковом возрасте.

Если ты в детстве пережил кошмар и ад, все остальное воспринимается как «нормально и здорово». В эту ловушку попадают все травмированные дети. Моей ловушкой стал брак. Мой муж меня не бил и поэтому на фоне родителей уже казался идеальным. На самом же деле он не поддерживал меня и постоянно ставил палки в колеса. Вместо того чтобы разгрузить меня, взять на себя какую-то часть домашних дел, упрекал меня тем, что я зарабатываю больше. Однажды он тайком забрал у меня деньги за большой проект и сказал, что вернет, когда сам их заработает. Когда наши конфликты привели нас к мыслям о разводе, мы обратились к психологу и на сеансе у специалиста выяснили, что мой муж специально выбрал женщину с инвалидностью, чтобы не конкурировать с ней. Чтобы она, упаси боже, не была лучше него. Он и не представлял, какой сильной станет 18-летняя девочка, с которой он познакомился в интернете.

Я довольно рано стала участвовать в больших проектах, рассказывать про инвалидность. К моему мнению прислушивались, меня ставили в пример. Я этому искренне рада. Мне хочется, чтобы как можно больше людей с инвалидностью поняли, что любые преграды можно преодолеть.

«Это оборотень или зомби?»

Недавно я заметила, что старшая дочь, Ульяна, переживает. Когда спросила ее, что случилось, она рассказала: во время нашей с ней совместной прогулки на площадке ее одноклассники посмотрели на меня и начали перешептываться: «Как думаешь, это оборотень или зомби?» Мою дочь это опечалило, а я сказала: «Да круто же!» Дочка опешила. Мне правда понравилось такое сравнение. Это ведь прикольно, сейчас всем нравятся мультики про оборотней и зомби. Значит, я в тренде! Моя дочка немного успокоилась, она и не думала об этом в таком ключе. Я объяснила, что мы не можем никак повлиять на то, что о нас думают другие люди.

Впервые мы обсудили инвалидность, когда она пошла в школу. Я научила дочку объяснять одноклассникам, что пусть ноги и руки у мамы плохо работают, но с головой-то у нее все в порядке! Не нужно к ней как-то по-особенному относиться. Это просто особенность тела, такая же нормальная, как и все остальное. И пусть лучше я расскажу дочери и ее друзьям об этом — честно и без домыслов.

Я нормально отношусь к слову «инвалид». Это просто юридический термин для человека с диагнозом

Людям, которые открещиваются и говорят, что они «не инвалиды», мне хочется сказать: «Тогда не получай пенсию». Как получать пенсию, так у нас все инвалиды.

Технический прогресс в сфере медицины привел к тому, что мы сегодня спасаем тех, кого не могли спасти раньше, но эти люди часто остаются инвалидами. Поэтому людей с инвалидностью будет больше, и нужно быть к этому готовыми, уметь говорить на эту тему и видеть в них таких же людей, как и все остальные.

Раньше людям с инвалидностью не позволяли быть интегрированными в общество. Даже если человек просто ломал ногу, то лежал дома и изредка передвигался на костылях. Сегодня у нас есть протезы, которые управляются со смарт-часов, а электроколяски ходят по лестницам и снегу. Люди с инвалидностью работают, занимаются спортом, ходят в бары, рестораны. Они хотят, чтобы для них создавались товары и услуги, чтобы городская среда учитывала их особенности, а общество принимало их. Растет новое поколение людей, свободное от постсоветских пережитков.

Фото: соцсети Анастасии Аброскиной