Ребёнок в СССР — это ответственный, вежливый пионер, ребёнок сейчас — это… Какие сейчас дети? Как они взаимодействуют со взрослыми? Наш блогер, учительница Татьяна Александрова, рассуждает, как изменились дети и их отношение к старшим за последние 40 лет.

В детстве, которое пришлось на годы развитого социализма (застоя), я очень любила свою страну. Как я сейчас отчётливо понимаю, причин любви было две: позитивная и негативная. К негативной относилась льющаяся из каждого утюга идеология сродни нынешней северокорейской, а позитивная причина любви заключалась в том, что моя страна любила меня.

Лозунг «Всё лучшее — детям» не был голословным. Детей в СССР сердечно любили и баловали, начиная с самого высокого государственного уровня. Все дети были как бы общими. Советский ребёнок чувствовал себя защищённым, особенным и нужным всем. Взрослые непоколебимо стояли на страже его счастья. Дети это интуитивно понимали, поэтому ценили и уважали взрослых, принимали их значимость, поэтому взрослых «боялись». Боялись не наказания, а огорчить мудрых, опытных, трудолюбивых, за которыми как за каменной стеной так здорово играть в классики, в резиночку, ездить в пионерские лагеря, бесплатно учиться и ждать счастливой будущей жизни.

В этой бочке мёда была и ложка дёгтя в виде летне-осенней трудовой повинности. Сразу скажу: я категорически за неё. Моя школа с пятого по десятый класс полтора осенних месяца ездила на картошку в подшефный совхоз.

Шесть дней в неделю 800 человек в качестве бесплатной рабочей силы каждое утро высыпались из автобусов на картофельные поля

В той стране это было совершенно нормально и правильно, трудно, но здорово. Об этом ответственно заявляют не только мои детские руки, ноги, спина, которые болели и ныли, но и голова, которая хотела быстрее всех выбрать картошку со своей грядки, потом беззаботно болтала с подружками, живо глазела по сторонам, вдоволь дышала свежим осенним воздухом, смеялась и пела в автобусе «Алые паруса» и «Кораблик детства».

Почему же я всё-таки упомянула ложку дёгтя? Потому что в некоторых местностях, а именно в свекловодческих колхозах, были жестокие перегибы. Мой личный детский труд был здоровым. Сообща подбирать выкопанную трактором картошку, относить в тележку, где полные вёдра принимают мальчишки-старшеклассники, а потом, болтая пустым ведром, вприпрыжку бежать или плестись в зависимости от настроения на грядку — это означало выполнять разнообразную, а поэтому полезную физическую нагрузку. А вот привлекать детей полоть свёклу было откровенным издевательством.

Согнуть их над километровой грядкой в известной всем позе и заставить однообразно махать тяпкой с утра и до обеда — самая настоящая жесть

Разнообразить этот каторжный труд можно было лишь ползанием на коленках по чёртовой нескончаемой гряде. Эти подробности мне стали известны уже во взрослом возрасте, когда учителям «давали» (прелестное слово!) делянки со свёклой. За прополотые 50 соток «платили» 50 килограммов сахара. Помнится, за неделю я «заработала» 33 килограмма.

Муж рассказывал, как однажды в детстве его дерзкий хулиганистый одноклассник на второй день свекольного рабства упал в грядке на коленки и разразился безудержными рыданиями, размазывая слёзы грязными кулаками. Остальные дети получили незабываемые и трудно переносимые впечатления от созерцания этой сцены. Как сейчас бы сказали — психологическую травму. С одной стороны, за его позорную для мальчишки слабость было стыдно. Никто ни за что не захотел бы оказаться на его месте. С другой стороны, все до единого ребёнка всеми своими больно ноющими клеточками спины понимали и разделяли его отчаяние.

Ответственно и честно заявляю: это была единственная горькая ложка во всём сказочно счастливом советском детстве 1980-х годов. Уже в конце 1990-х дети незаметно перестали уважать и по-хорошему бояться взрослых. Взрослыми сделались те самые советские дети, в частности я.

Вот крохотная зарисовка из повседневной школьной жизни 2019 года, подтолкнувшая меня к написанию этого опуса.

Подходит ко мне на перемене одна тихая, вежливая, очень добрая девочка и говорит немного взволнованным, но привычным для неё медлительным голосом, растягивая слова:

 — О-о-ой, Татьяна Ива-а-ановна! Знаете, что вчера со мной случилось?

 — Что же случилось, Таня? — проявляю я интерес к эмоциональной реплике одиннадцатилетнего ребёнка.

Видно, что ей не терпится рассказать самую суть:

 — Я вчера та-а-ак больно ж*пой ударилась.

Далее доверчиво пересказывается коротенькая история про падение с турника, и в конце без всякой эвфемизации ещё раз смачно и серьёзно: «Зна-а-аете, как у меня сейчас ж*па болит? Сидеть и ходить больно». Возможно ли было представить подобное в советской школе? Даже крестьянским детям из самых малообразованных семей ни при каких условиях не захотелось бы рассказать такое учителю.

Почему же современные дети поголовно перестали «почитать» взрослых? Не утверждаю, что это плохо, хотя склонна думать, что всё же плохо

Ребёнку комфортно жить в мире, где над ним стоит добрый, сильный, всезнающий авторитет. И чем авторитет массовее и сплочённее, тем безопаснее, спокойнее и счастливее живётся маленькому человеку.

В конце 1990-х дети почувствовали, что взрослые — все поголовно — растеряны. Каждый по-своему, но растеряны были все. Дети поняли, скорее чисто интуитивно, что взрослые говорят одно, а думают другое. Правда, растерянных взрослых винить в трудно перевариваемой каше, бурлящей в их головах, было бы несправедливо и жестоко. Факт остаётся фактом: взрослый человек, находящийся в состоянии зыбкости, неустойчивости, непонимания, приспосабливающийся, выживающий, не в состоянии быть для ребёнка авторитетом. Старо как мир: нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

Ни в коем случае не идеализирую СССР, очень хорошо знаю, что на любой плюс в нём найдётся десять минусов, но отношение к детству в СССР — однозначный, честный и давно потерянный нами плюс.