Сегодня у слепоглухих детей есть возможность учиться, развиваться, читать и общаться с окружающими. Но два века назад люди без слуха и зрения были абсолютно изолированы от общества. Всё изменила история двух женщин: поэтессы Лоры Бриджмен и политической активистки Хелен Келлер.

На протяжении многих веков считалось, что люди с потерей слуха и зрения обречены на полную изоляцию от общества: общаться с ними невозможно, а значит, и обучать — тоже. В XVII веке врачи и ученые изучили случай Джемса Митчелла — англичанина, лишенного зрения, слуха и, как следствие, речи. Тогда они пришли к выводу, что помочь ему ничем нельзя. Нет человека, который был бы искалечен и обездолен более, чем слепоглухонемой. К счастью, учёные ошиблись.

Лора Бриджмен

Лоры Бриджмен родилась в Ганновере в 1829 году. Первые полтора года девочка развивалась как обычный ребёнок, но в возрасте около двух лет сильно заболела. Итогом страшной болезни стала потеря зрения и слуха. Её историю описал в своих «Американских заметках» писатель Чарльз Диккенс: «Лишь на пятом году девочка достаточно окрепла и могла приступить к познанию жизни и мира. Но каким же был ее удел! Ее окружали могильный мрак и тишина склепа; улыбка матери не вызывала у нее ответной улыбки, голос отца не учил ее подражать звукам и интонациям; мать с отцом, братья и сестры были всего лишь предметами, на которые натыкались ее пальцы и которые отличались от мебели только теплотою и способностью передвигаться, а от собаки и кошки не отличались и этим».

К счастью, на девочку обратил внимание американский врач Самуэл Хауи. В 1829 году он вместе с Джоном Фишером основал школу-пансионат для обучения слепых, которая получила название Института Перкинса (по имени своего попечителя). Как пишет сам Хауи, услышав о Лоре, он сразу решил забрать её к себе в институт. Сперва девочке дали время, чтобы она освоилась на новом месте. А затем приступили к обучению специальному языку.

Для обучения слепых детей письму и языку нужен был специальный шрифт. В 1832 году в Англии даже объявили конкурс на создание лучшего шрифта для этих целей. Наиболее известными тогда стали шрифты Фрея, Брайля, филадельфийский шрифт. Доктор Хауи разработал и свою версию, которая получила название бостонского шрифта — именно по нему впоследствии и обучалась Лора. .

Хауи наклеивал ярлычки с отпечатанными на них выпуклыми буквами на предметы каждодневного использования: ножи, вилки, стулья. Лора смогла уловить связь между предметами и словами специального языка, их обозначающими. Вскоре она уже могла раскладывать слова-ярлыки самостоятельно, «называя» книгу книгой, а платье — платьем. Затем Лоре стали давать не ярлычки с готовым словом, а просто карточки с разными буквами, и просили складывать готовые слова. У девочки получилось.

На этом этапе обучения, как пишет доктор Хауи в своих заметках, Лора начала понимать, что может выражать знаком те или иные мысли и представления, которые возникали в её сознании: «Это уже не была собачка или попугай, — в ней пробудился бессмертный Дух, жадно ухватившийся за новое звено, устанавливавшее связь между нею и другими носителями этого духа! Я почти точно могу сказать, когда девочку озарил свет истины. Я понял, что величайшее препятствие осталось позади и теперь нужны лишь терпение и упорство, — обычные, простые усилия».

Окрыленный успехом, Хауи стал обучать Лору использовать металлический шрифт

Она составляла слова и фразы на специальной доске. Затем её научили изображать буквы сочетанием пальцев, и она научилась делать это так ловко, что в конечном итоге сравнялась со специалистами по языку жестов.

После трех месяцев обучения был сделан первый отчет о ее состоянии — отчет, в котором говорилось, что «девочка выучилась азбуке глухонемых и пользуется ею на редкость быстро, правильно и с таким удовольствием, что приятно смотреть».

Доктор Хауи полагал, что обучать девочку нужно не отдельным буквам, так как они сами по себе вряд ли бы что-то значили для слепоглухонемого ребенка. Он предлагал обозначать сразу целые предметы и сразу целыми словами. Педагог предлагал Лоре ощупать какой-нибудь неизвестный предмет — например, карандаш. Девочка внимательно ощупывала его, трогая пальцами и поднося к губам. Учитель на языке жестов объяснял, что можно делать карандашом, с какой целью он используется.

Дальше при помощи пальцев демонстрировал название предмета и объяснял, как можно сложить это название на специальном языке. Девочка держала учителя за руку, следя за движением его пальцев и пытаясь повторить эти движения уже своими руками. Затем составляла слово при помощи специального шрифта, раскладывая выложенные знаки рядом с карандашом и по реакции взрослых убеждалась, что урок усвоен.

Лора смогла освоить специальный язык и довольно успешно им пользоваться. Она общалась с понимающими её людьми и даже писала стихи. Первый опыт обучения слепоглухого человека нельзя назвать полным, потому что Лора изучила лишь самые базовые слова и понятия языка. Но для своего времени это было настоящим прорывом, который вдохновил учителей и воспитателей другого слепоглухого ребенка — Хелен Келлер.

Хелен Келлер

Хелен родилась 27 июня 1880 года в Таскамбии, штат Алабама. Также, как и Лора, девочка родилась здоровой, слуха и зрения её тоже лишила болезнь. Хелен тогда было 18 месяцев. Правда, общаться с миром ей это не помешало: девочка почти каждый день находилась рядом с матерью и другими членами семьи, ощупывала предметы обихода и пыталась понять, зачем они нужны.

В таком непосредственном и обыденном взаимодействии с окружающими были выработаны первые жесты: кивание головой — согласие, покачивание — несогласие, отталкивание кого-то или, напротив, притягивание — просьба уйти или прийти. Детские знаки и жесты Хелен хорошо понимал другой ребёнок — дочь кухарки, работавшей в семье Келлеров. Девочки вместе проводили время, гуляли, собирали ягоды, играли и мастерили.

В автобиографической книге «История моей жизни» Келлер так описывала этот период: «Я росла, и во мне нарастало желание выразить себя. Немногие знаки, которыми я пользовалась, всё меньше отвечали моим потребностям, а невозможность объяснить, чего я хочу, сопровождались вспышками ярости. Я чувствовала, как меня держат какие-то невидимые руки, и делала отчаянные усилия, чтобы освободиться. Я боролась. Не то чтобы эти барахтанья помогали, но дух сопротивления был во мне очень силен. Обычно я, в конце концов, разражалась слезами, и все заканчивалось полным изнеможением. Если матушке случалось в этот момент быть рядом, я заползала в ее объятья, слишком несчастная, чтобы вспомнить причину пронесшейся бури. Спустя какое-то время потребность в новых способах общения с окружающими стала настолько неотложной, что вспышки гнева повторялись каждый день, а иногда каждый час».

Родители стали всерьёз беспокоиться о состоянии дочери и начали искать для нее возможность обучения. Мать прочитала в «Американских заметках» Диккенса историю Лоры Бриджмен, а отец стал подыскивать учителя для дочери. Им стала Энн Салливан — двадцатилетняя девушка, которая окончила институт Перкинса, где ранее обучалась Лора (в детстве из-за болезни Энн сама стала слепой, но затем, после удачной операции, смогла восстановить зрение). Салливан приехала в дом Келлеров за три месяца до того, как Хелен исполнилось семь лет. С этого момента и начался процесс обучения слепоглухой и немой девочки.

Поначалу Энн Салливан столкнулась с невиданным сопротивлением Хелен, отчаянным нежеланием подчиняться новым правилам, менять уже привычный и устоявшийся порядок. Девочка не слушалась, вырывалась из рук, не могла усидеть за столом на одном месте. Но воспитательница твердо и упорно заставляла подчиняться, приучая к приему пищи, умению одеваться, правилам поведения за столом и соблюдению прочих устоявшихся норм.

Перед приездом в семью Келлеров Салливан внимательно ознакомилась с заметками доктора Хоу об обучении Лоры Бриджмен и сразу же решила начать обучение Хелен основам дактильной азбуки: она дала ей куклу и по буквам изобразила на ладони девочки слово «к-у-к-л-а». Ребенка это заинтересовало, и Хелен стала, словно завороженная, повторять изображение этих букв.

Энн знакомила девочку и с множеством других слов. Салливан предлагала девочке одной рукой ощупывать предметы, а на другой дактилировала их названия или складывала пальцы ребенка так, чтобы они передавали смысл слова. Хелен запоминала эти слова, но только механически. Она, по её словам, была тогда словно обезьянка, воспроизводившая за наставницей определённые жесты.

Спустя некоторое время Салливан заметила, что девочка относилась к обучению формально. Она могла запоминать слова и выражения, выполняла, пусть и неохотно, упражнения, но за пределами урока никак не хотела пользоваться полученными знаниями и для общения возвращалась к привычным обозначениям. Слова были для Хелен чем-то внешним и чужим, и она не хотела принять их в качестве инструмента своей речи.

Столкнувшись с первыми неудачами, Салливан попробовала другой подход

Гувернантка решила не использовать специально отведенное время для уроков, а обучать девочку между делом на протяжении всего дня, побуждая Хелен подражать тем фразам, которые Энн писала ей в руку.

«Я буду говорить с ней целыми фразами, дополняя смысл сказанного, по мере надобности, изобретенными ею знаками и жестами, но не буду стараться приковывать ее внимание к чему-то одному, а, напротив, буду всячески стараться заинтересовать ее и возбуждать деятельность ее ума», — писала Салливан в своих воспоминаниях.

Педагог стала разговаривать с Хелен целыми предложениями, погрузила её в новый мир неведомого девочке языка. Учительница не видела смысла в том, чтобы искусственно сочинять фразы и заставлять ребенка их учить. Хелен с интересом осваивала новые фразы, высказывала свои просьбы и эмоции на новом языке.

Как-то Салливан, обняв девочку, написала на её ладони «я люблю Хелен»

Та в ответ спросила, что такое любовь. Учительница приложила руку к сердцу и сказала: «Это здесь». Но Хелен не понимала. Она указывала на фиалки и деревья, спрашивая, не любовь ли это. «Мне казалось, что не может быть ничего прекраснее солнца, чье тепло заставляет все жить и расти. Но мисс Салливан покачала головой, и я снова притихла, озадаченная и разочарованная. Я подумала: как странно, что моя учительница, которая столько всего знает, не может показать мне любовь», — Келлер Хелен, «История моей жизни».

Хелен вновь и вновь спрашивала, что же такое любовь. Салливан приводила аналогии, сравнивая любовь с солнцем и облаками на небе. В один день сначала было облачно, а потом показалось солнце. Хелен спросила, не любовь ли это. Энн подтвердила: любовь похожа на то, как облака закрывали небо, пока не выглянуло солнце. Мы не можем коснуться облаков, но радуемся им, ожидая дождя. К любви тоже нельзя непосредственно прикоснуться, но можно радоваться её проявлениям, наблюдая за тем, как она меняет нас самих. И только усвоив множество языковых контекстов со словом «любовь», Хелен наконец-то поняла, о чем идет речь.

Понимание значения не только каждодневных слов, но и сложных понятий открыло возможности к обучению Хелен на более высоком уровне. Она научилась говорить, окончила колледж Рэдклифф, получив степень бакалавра, занималась политическим активизмом, писала книги и много выступала. Её имя стало примером не только преодоления сопротивления природным ограничениям, но и способности отстаивать права человека в борьбе с социальными проблемами. Хелен Адамс Келлер прожила насыщенную жизнь и умерла, не дожив несколько недель до своего 88-летия.

На обложке: Хелен Келлер и Энн Салливан