«Когда Бен забил гол, она вопила не помня себя. За это футбол и любят»

Шведский писатель Фредрик Бакман — автор добрых и трогательных романов «Вторая жизнь Уве» и «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения». В издательстве «Синдбад» вышла его новая книга «Здесь была Бритт-Мари». Про футбол!

Бритт-Мари — немолодая дама, без работы, любит своего мужа, цветы на балконе и чистоту. Однажды её жизнь ломается: муж изменил, а её любимое средство для чистки окон сняли с продажи. Надо начинать жизнь сначала. Бритт-Мари находит работу в крохотном посёлке, который почти вымер. Самое живое в нём — дети, которые играют в футбол. Бритт-Мари ничего не знает о футболе, помнит только, что его смотрел муж. Но именно футбол и посёлок полностью изменят её жизнь (да, она станет тренером команды!). Публикуем отрывок из книги.

Началась тренировка; Бритт-Мари провела перекличку, и дети побежали «дурочку», потому что именно это стояло в списке Бритт-Мари сразу после «Переклички». Они пожаловались один-единственный раз, это была Вега, спросившая, может, хватит бегать, на что Бритт-Мари ответила, что, разумеется, хватит, и тогда Вега возмутилась и крикнула, что, если тренер и дальше будет давать им поблажки, эта команда никогда ничего не добьётся!

Дети сами не знают, что им нужно, — это же очевидно. И Бритт-Мари внесла в список, что они должны пробежать «дурочку» ещё несколько раз. И они пробежали. А потом собрались вокруг Бритт-Мари с таким видом, словно чего-то ждут от неё, так что Бритт-Мари спросила Сами, который сидел на капоте своей чёрной машины, что бы это могло значить.

— А, ну они побегали, а теперь хотят играть. Толкните какой-нибудь спич, бросьте им мяч — и всё.

— Толкнуть что? — не поняла Бритт-Мари.

— Скажите им что-нибудь духоподъёмное, — пояснил Сами.

После недолгого размышления Бритт-Мари повернулась к детям и произнесла со всем энтузиазмом, на какой только способна:

— Постарайтесь не вымазаться в грязи!

Сами рассмеялся. Дети, кажется, её не поняли. Потом они стали играть, как выразился кто-то из них, «в двое ворот». Бритт-Мари пришлось спросить у Сами, сколько ворот обычно бывает в футболе. «Двое», — ответил он. Бритт-Мари так и не добилась внятного ответа на вопрос, почему тогда нельзя называть это просто футболом.

Жабрик, стоявший в одних воротах, пропустил мячей больше, чем все остальные. Семь или восемь подряд. Всякий раз лицо у него становилось лиловым, и он вопил: «Ну давайте! ДАВАЙТЕ СДЕЛАЕМ НЕВОЗМОЖНОЕ!». А Сами всякий раз над ним смеялся. Бритт-Мари это нервировало, и наконец она спросила:

— Зачем он так делает?

— У него отец болеет за «Ливерпуль», — ответил Сами, словно это объяснение.

Потом достал из багажника две штанги ворот и вручил одну Бритт-Мари:

— Если у тебя отец болеет за «Ливерпуль», то привыкаешь думать, что невозможное возможно. Ну, как в финале Лиги чемпионов!

Бритт-Мари отпила глоточек из штанги. Прямо из банки. Это было поистине за гранью добра и зла. Так что она решилась высказать всё, что думает:

— Я ни в коем случае не хочу вас обидеть, Сами, у вас такой порядок в ящике для столовых приборов. Но мне кажется, что, по большому счёту, выражаетесь вы совершенно непонятно!

Сами рассмеялся. Отпил из штанги.

— Вы тоже, Бритт-Мари. Вы тоже.

Потом Сами рассказал ей про футбольный матч, лет десять назад, когда Вега и Омар ещё только-только вышли из памперсов, но уже сидели с ним и Психом в пиццерии, а «Ливерпуль» встречался с «Миланом» в финале Лиги чемпионов. Бритт-Мари спросила, что это за соревнование, и Сами объяснил, что это кубок, и тогда Бритт-Мари уточнила, что такое кубок, а Сами ответил, что это вроде соревнования, на что Бритт-Мари заметила, что можно было бы так сразу и сказать, а не выпендриваться.

Сами глубоко вдохнул — не вздохнул, это был ни в коем случае не вздох! — и рассказал, как «Милан» половину игры вёл со счётом 3:0, и ни одна команда ни в одном финале ни одного соревнования, сколько Сами их помнит за всё время, что смотрит футбол, никогда не выступала так чётко и сыгранно, как тогдашний «Ливерпуль». И всё-таки в раздевалке один из футболистов орал на других как бешеный, с лиловым лицом и алым сердцем, потому что ему невыносимо было в мире, где возможно не всё. Во втором тайме игры он забил головой, и стало один-три, он замахал руками, как бешеный, и бросился бежать через поле. Когда его команда забила второй гол, он скакал до небес. Потому что и он, и остальные поняли, что теперь они лавина и ничто их не остановит, они сделают невозможное. Их не удержат ни каменные стены, ни крепостные рвы, ни тысяча диких лошадей.

— Они сравняли счёт до 3:3, дальше было дополнительное время, а потом они победили в серии пенальти. Так что не говорите человеку, чей отец болеет за «Ливерпуль», что нельзя сделать невозможное.

Сами посмотрел на Вегу, Омара и улыбнулся:

— Или старший брат. Это может быть и старший брат.

Бритт-Мари отпила из штанги:

— Вы так поэтично рассказываете!

Сами усмехнулся:

— Для меня футбол и есть поэзия. Я родился летом девяносто четвёртого. В разгар чемпионата мира.

Бритт-Мари понятия не имела, что это такое, но уточнять не стала, потому что в футбольных байках нужна мера, даже если их рассказывают поэтично.

—А папа Жабрика приходит посмотреть, как он играет? — поинтересовалась она.

— Вон он. — Сами указал на пиццерию. Карл пил кофе, стоя в дверном проёме. В красной кепке. И практически счастливый. Это был знаменательный день для Бритт-Мари.

Знаменательная игра.

В определённом возрасте почти все вопросы, которые человек ставит перед собой, сводятся к одному: как я живу эту жизнь?

Если зажмуриться достаточно крепко и надолго, можно вспомнить почти всё. Всё, что делало тебя счастливой. Мамин запах, когда тебе было пять лет, и вы, смеясь, вбежали в подъезд, спасаясь от внезапного ливня. Холодный папин нос, прижатый к твоей щеке. Шершавый мех игрушечного зверя, которого ты не дала забрать в стирку. Звук, с которым волны накатывали на скалы во время последних каникул на море. Аплодисменты в театре. Волосы сестры, беззаботно развевающиеся на ветру, когда вы потом шли по улице.

Читайте также:

«Если у тебя есть бабушка, считай, что за тобой целая армия»

А ещё? Когда она бывала счастлива? Несколько мгновений. От звука ключа в замке. Оттого, как стучало под её ладонью сердце спящего Кента. От смеха детей. Ветра на балконе. Запаха тюльпанов. Первой любви. Первого поцелуя.

Несколько мгновений. Шансы пережить хоть одно из них у человека — любого человека — исчезающе малы. На то, чтобы оторваться от времени и нырнуть в пространство. Чтобы потерять голову от любви. Взорваться от страсти. У детей этих шансов несколько больше — они те избранные, кому это дано. А потом? Сколько вдохов и выдохов мы сделаем, не помня себя? Сколько чистых чувств заставят нас ликовать откровенно и не стыдясь? Сколько у нас шансов на благодать беспамятства?

Страсть — как детство. Она банальна и наивна. Ей нельзя научиться, она — инстинкт, она накатывает сама. Переворачивает нас. Увлекает с собой. Все прочие чувства родом с Земли, а страсть — из космоса. Тем она и ценна: она ничего нам не даёт, но позволяет рискнуть. Забыть о приличиях. Не побояться непонимания окружающих, снисходительно покачивающих головами.

Когда Бен забил гол, Бритт-Мари вопила не помня себя. Её ноги оторвались от пола Дворца спорта. Мало кого он оделяет своей благодатью в январе, космос.

За это футбол и любят.