В июле 2019 года правозащитница Алёна Попова запустила флешмоб #ЯНеХотелаУмирать в поддержку закона против домашнего насилия, которого до сих пор не существует в России. Писательница и автор проекта «Детям о важном» Наталья Ремиш рассказывает историю своей племянницы Киры, на глазах которой убили её мать.

«Я до сих пор не понимаю, почему мама не уходила»

Мне было 16 лет, когда это случилось. И первая мысль, которая у меня проскользнула, — «Наконец-то всё закончилось». Потом я себя корила за неё очень долго.

На протяжении семи лет я видела, как отчим избивал маму. У неё часто были синяки, она защищалась. Все друзья мамы прекратили общение с ней. Всем друзьям-мужчинам было в жёсткой форме сказано, что можно забыть о существовании нашей семьи. Отчим сильно ревновал. Доходило даже до драк с друзьями. Я видела очень много крови. У нас была достаточно большая собака — мастиф. Во время очередной разборки отчима с мамой он начал защищать её. Отчим взял нож и порезал собаку.

Я тоже брала в руки нож и пыталась защитить маму. Были моменты, когда я его кидала. Однажды нож воткнулся отчиму в руку. На всех стенах у нас были отпечатки от посуды и бутылок, потому что они частенько летали по квартире. Я несколько раз уходила из дома, но никому об этом не говорила, ни бабушке, ни папе. Я не хотела, чтобы они узнали о проблемах в семье.

Со временем я начала бояться отчима: он очень злился на меня, но никогда не трогал. Хотя я его часто выводила, кричала, обзывала. Я пыталась ему сказать, чтобы он оставил нас в покое.

Я до сих пор не понимаю, почему мама не уходила. Мы даже переехали в другую квартиру и решили жить с ней вдвоём. Она говорила, что это любовь и ей жалко отчима. Мама была очень сильная и всегда пользовалась популярностью, её все любили.

Отчим пил, у него было что-то типа белой горячки. В периоды трезвости он был хорошим человеком. Ни маме, ни мне в эти моменты ничего плохого не желал, помогал и был совершенно нормальным. Но случались частые срывы, которые приводили к дракам, насилию, ревности. Когда он выходил из запоя, то пытался всеми способами помириться, становился шёлковым, обещал, что больше такого не повторится. Мама в это верила, хотя за семь лет можно было понять, что это неправда.

«Она успела только сказать: «Кира, вызови скорую»

В тот день, когда всё случилось, он пришёл к нам домой. Мы уже жили в отдельной квартире. Мама его сначала не пускала, он начал стучать в окно, ломиться в дверь, шуметь. Маме стало его жалко, хотя в такой ситуации было бы правильнее вызвать полицию. Она его пустила, они начали ругаться в спальне, тогда она пришла ко мне в комнату.

Я знала, что такие ссоры могут привести к дракам, поэтому заранее все ножи спрятала в своей комнате. Отчим навалился на маму, начал душить её на моей кровати — это было страшно. Я достала нож, сунула маме в руку, она попыталась как-то защититься, но он выхватил нож и воткнул его маме в район сердца дважды. Она успела только сказать: «Кира, вызови скорую», — и сразу же глаза у неё закрылись.

Я стояла позади него. В состоянии аффекта взяла другой нож и ударила его дважды в лопатку. Но так как там была кость, порез получился неглубокий. Отчим развернулся, отобрал у меня нож. Руки были порезаны, но больше он ничего со мной не сделал.

Я не помню, как я вызвала скорую, как они приехали, но уже в дверном проёме они сказали, что мама умерла.

«Я пыталась сделать так, чтобы никто не узнал о наших проблемах»

Мои воспоминания о маме скорее идеализированы. В памяти сохранились только хорошие моменты. Я практически не помню конфликтов с ней, сложностей в общении или чего-то плохого. Она осталась для меня идеальной картинкой.

Когда несколько лет назад мне подарили флешку со старыми записями, где мне 8–10 лет, я увидела, как мама себя ведёт, как разговаривает, что говорит, как танцует, общается. Я увидела, что она совсем другая, не такая, какой я её представляла. Но я хотела сохранить в памяти мамин образ с её лучшими качествами, на который я хотела быть похожей.

Наверное, главная моя ошибка была в том, что я пыталась скрыть наши семейные проблемы от папы, от бабушки, от родственников, от семьи. Я пыталась сделать так, чтобы никто о них не узнал. Я думала, что это внутрисемейное дело, такое, что не должно выходить наружу. Возможно, если бы я начала рассказывать, с кем-то делиться, искать поддержку, можно было бы этого всего избежать. Поэтому, наверное, не нужно в себе держать такие проблемы, нужно с кем-то разговаривать. Взрослый человек в любом случае поможет и что-то предпримет.

Я и сейчас не очень люблю показывать свои чувства и эмоции. Многим людям трудно считывать, как я отношусь к ситуации, что я чувствую, грустная я или это моё обычное состояние. Такие отзывы я слышу и от близких подруг, которые знают меня много лет. Говорят, что меня не понять. Но я работаю над этим.

«Физическое насилие — это цикл»

Наталия Преслер, психолог и автор блога

История написана от лица девочки, которая обвиняет себя в том, что держала всё в секрете. Но даже то, что она просто была свидетелем, значит, что она терпела эмоциональное насилие. Наблюдение за тем, как причиняют боль близким, иногда бывает по накалу даже более сильным, чем физическое насилие по отношению к самому человеку.

Ребёнок и так зависим от взрослых, а тут видит, что на его глазах избивают мать/брата/сестру/домашних животных. И он не в состоянии ничего сделать. Это порождает чувство крайней беспомощности, которое глубоко впечатывается в психику. В будущем оно же провоцирует ощущение себя совершенно бесполезным, никчёмным, ни на что не способным. Оно убивает всякую волю. Человек не может говорить, что происходит, не чувствует, что может что-то изменить. Психологически девочка травмирована в этих отношениях точно так же, как и её мать.

Физическое насилие — это цикл. Оно идёт по одному и тому же сценарию. Жертва провоцирует агрессора или не провоцирует, но происходит некое нарастание напряжения, и в конце концов оно нуждается в разрядке. Она выливается в избиение, запугивание, угрозы, крики, сексуальное насилие — это может выражаться по-разному.

После разрядки наступает «медовый месяц». Насильник просит прощения, он может умолять на коленях, может менее эмоционально просить прощения — в каждой паре по-разному

В момент, когда всё хорошо, кажется, что насилие — это что-то временное и случайное. Жертва верит, что насильник способен исправиться, что этого больше не повторится. Однако медовый месяц заканчивается, у агрессора снова нарастает напряжение, и снова происходит выплеск с очередным актом насилия.

Очень легко сказать, что жертва сама виновата и что она чуть ли не хочет быть избиваемой. Часто это выглядит так со стороны, потому что у женщины есть возможность куда-то уйти. Финансово менее благополучная ситуация или временные сложности вроде бы кажутся не такими страшными на фоне того, что уже происходит в семье. Но у женщины на это другой взгляд. Почему? Возможно, оказываясь в отношениях с насилием, она отыгрывает какую-то предыдущую ситуацию в своей жизни.

У некоторых людей ещё в детстве формируется расщепление на надеющееся «я» и «я» травмированное, и каждое из них выступает в отношениях в определённый момент. Например, у девочки была слишком жестокая или отвергающая мать, с которой у неё не сложилось крепкой привязанности. Тогда ребёнок постоянно переживает, что с матерью что-то случится, что она не даст ему достаточно любви или тепла, что отношения с ней очень нестабильны. Он постоянно стремится эти отношения укрепить.

Он начинает ловить мелкие знаки внимания, настроение, пытается подстроиться под мать, каким-то образом ей угодить. В этот момент, если она даёт ему тепло и принятие, его психика расцветает. Он впитывает эти крохи тепла, как сухая почва дождь.

Или у ребёнка был агрессивный или выпивающий отец, который никогда с ним не разговаривал, не обращал на него никакого внимания. Однажды он пришёл в хорошем настроении, не выпивший, и сказал сыну или дочери что-то приятное. Ребёнок очень благодарен, и в этот момент его надеющееся «я» расцветает. В другие моменты он чувствует напряжение, нехватку эмоционально тепла, даже угрозу себе. Просыпается другая его личность — раненое «я», травмированное.

Если в детстве человек пережил отношения, которые способствовали расщеплению его психики на раненое «я» и надеющееся «я», то в будущем он снова начинает проигрывать эту ситуацию. Но уже в отношениях с партнёром. Пережитое в детстве насилие, даже психологическое, способствует снижению самооценки, порождает отсутствие веры в себя и свои силы, зависимость от партнёра. Человек постоянно ищет хотя бы крохи эмоционального тепла. Ему вполне достаточно того минимума в период «медового месяца», который даёт агрессор.

У него включается надеющееся «я», и он верит, что так будет и дальше. Он как бы регрессирует и становится тем ребёнком, который надеется, что отец будет к нему добр или мать даст ему своё тепло. Психика будто пытается повторить ситуацию из детства и её переиграть. Но парадокс в том, что переигрывание происходит с партнёром, готовым к агрессии или не способным дать это тепло.