В ее классе всего шесть человек, и все равно это очень много. Наталья Новикова не просто учитель в школе, она специальный педагог и работает с детьми с РАС и с умеренными и тяжелыми интеллектуальными нарушениями. А еще Наталья сама мама такого особенного ребенка, и этот опыт ей очень помогает. Поговорили с ней о специальной педагогике, родителях и, конечно же, детях.

«Я хочу помогать людям»

Многие, когда узнают, что я не только учитель, работающий с особыми детьми, но и сама мама особого ребенка, думают, что я пришла в школу из-за него. Но это не так. Ему было уже 12, когда я резко сменила профессию. До этого я никогда не работала в педагогике. И образования у меня педагогического не было. Просто тогда у меня был непростой период в жизни, после которого пришло понимание, что важно, а что не очень, и в голове появилась фраза — «Я хочу помогать людям».

Год я ходила и не знала, куда себя приткнуть. А потом, когда 1 сентября привела сына в очередной класс нашей особенной школы (ГБОУ школа № 46 «Центр Реабилитации и Милосердия» в Санкт-Петербурге. — Прим. ред.), просто поняла, что вот оно! И пришла к руководству школы со словами: «Я хочу работать в школе, у вас есть что-нибудь для меня?»

Меня взяли помощником воспитателя. Это самая нижняя ступенька. В классе, где все дети с умеренной и тяжелой степенью интеллектуальных нарушений, всегда нужны руки — подать, принести, помочь.

Через пару месяцев, за которые я успела сунуть свой нос везде где только можно, начать заниматься самообразованием и почитывать про поведенческий анализ, меня вызвало руководство и предложило пройти обучение. Так благодаря руководству школы я пошла учиться в Академию постдипломного образования и получила профессию специального педагога.

Еще год проработала воспитателем. Отвечала за все режимные моменты: организовывала детей на переменах, помогала сопровождать в столовую и на прогулки. Параллельно наблюдала за работой учителя. И еще через год мне предложили взять нулевой класс и одновременно принять участие в совместном проекте с фондом «Обнаженные сердца», цель которого — обучение сотрудников общеобразовательных учреждений технологиям обучения детей с расстройством аутистического спектра (РАС) и тяжелыми множественными нарушениями развития (ТМНР) с доказанной эффективностью.

Я приняла оба вызова. И это изменило всё

Я прошла обучение по программе ранней помощи родителям «Ранняя пташка». Эта программа предназначена именно для родителей детей с РАС, помогает им принять диагноз, подсказывает, как выстраивать коммуникацию. И мы после эту программу воплощали и у нас в школе в помощь тем, кто приводит к нам своих детей.

И методика обучения специалистов здесь строится тоже на практике. Ты выступаешь сначала в роли наблюдателя, а затем делаешь что-то сам, отсматриваешь свою работу на видео, видишь ошибки, тебе подсказывают, как и что можно изменить в подаче материала, в коммуникации с детьми.

Это методики с доказанной эффективностью, основанные на поведенческом анализе. Каждая ситуация разбирается, и ты учишься мыслить креативно, развиваешь критическое мышление. Моя профессия — это профессия вечного исследователя, наблюдателя. И это, конечно, разительно отличает специального педагога от учителя, который работает с нейротипичными детьми в обычной школе.

Я помню свои ощущения от первых уроков. Первые два месяца я думала, что не справлюсь: дети кажутся просто неуправляемыми. Но зато это помогло мне понять, что мой опыт индивидуальных занятий с одним особенным ребенком — ничто. Здесь нужно было организовать сразу шестерых.

Но всё же мне, возможно, было проще, чем другим, так как за спиной был личный опыт. Я уже прошла с собственным сыном через проявления нежелательного поведения, развитие коммуникации и других навыков. Это помогло мне не бояться и действовать. А как себя чувствуют учителя, которые приходят к таким ребятам после института, я даже представить боюсь.

«Один бежит, второй валяется, третий кусается»

Мало кто представляет, как выглядит школа для таких детей. Если взять категорию детей с легкими интеллектуальными нарушениями, там и правда есть и учебники, и тетради и всё более или менее привычно. Просто упрощенная программа. На выходе дети получают образование на уровне седьмого класса. После они даже могут рассчитывать на получение среднего специального образования и освоение профессии. Но я работаю с детьми, многие из которых, возможно, никогда не будут ни читать, ни писать, ни считать.

В 2012 году был принят новый ФЗ «Об образовании», который дает возможность всем детям независимо от уровня их способностей или существующих диагнозов учиться в любой школе, какую выберут родители, и задача школы — предоставить программу обучения в соответствии с потребностями этих детей. Но на практике многие школы не готовы принять детей с особенностями.

У нас в школе есть все те же самые режимные моменты, как и в любой другой образовательной организации. Для первого класса это 18 часов в неделю, по 4–5 уроков в день. Уроки по 40 минут: три основных, дальше — музыка, рисование, физкультура. Завтрак, обед, прогулка. И «Разговоры о важном» у нас тоже есть. Нужно рассказать детям о театре? Мы показываем маленький кукольный спектакль. Рассказать о России? Мы делаем аппликацию российского флага. Но большинство тем практически невозможно адаптировать под уровень наших детей. Мы их реализуем так, как можем.

В школу эти дети приходят без навыков коммуникации. Один бежит, второй валяется, третий кусается, четвертый пытается еще что-то натворить. У этих детей нет того, что называется «предучебные навыки»: сесть, когда сказали, подойти, когда учитель позвал, показать картинку, когда попросили.

Весь первый год обучения мы учим детей не читать и писать, мы решаем совсем другие задачи

Главная из которых — справиться с нежелательным поведением. Эти дети не умеют общаться, что нередко влечет за собой так называемое неадекватное поведение. Грубое сравнение, но каждый из нас хоть раз видел нейротипичного ребенка, который в магазине валяется на полу или топает ногами и визжит, выпрашивая у родителей игрушку. Но у обычных детей это каприз, а у тех, с которыми работаю я, — единственный доступный им способ коммуникации, способ выразить свои желания. А они есть у всех, независимо от степени интеллектуальных нарушений.

Одному учителю с этим не справиться. Так что на класс, в котором учится максимум шесть детей, нужны минимум три специалиста: я, воспитатель и помощник учителя, а еще тьютор для индивидуальной работы с детьми с РАС. Чем больше рук, тем лучше, потому что это практически индивидуальная работа.

Каждому ребенку нужен помощник, который будет его направлять. Подводить к учителю, помогать выполнять задания. Представьте, что вы пришли с годовалым ребенком на развивающие занятия и на круге (групповые занятия пальчиковой гимнастикой, когда дети сидят вокруг педагога. — Прим. ред.) родители помогают детям на первых порах выполнять все движения. Так вот мы с воспитателем и помощником воспитателя выступаем в роли таких родителей.

Наши уроки нельзя сравнивать с уроками в обычной школе

Хотя все предметы и называются примерно так же, но наполнение совершенно иное. Это те же 45 минут, но из них фронтальной работы, когда я что-то рассказываю, может быть от силы минут пять-десять. А дальше — физминутка, работа по группам и индивидуальная работа.

Когда с одним ребенком мы соотносим картинки или учим цвета по методу дискретных проб (методика, основанная на подсказках, указании на следствие и подкреплении положительного результата. — Прим. ред.). С другими работаем в специальных тетрадях, которые делаем сами, ребенок с РАС, которому пока рано в группу, занимается с воспитателем в отдельной зоне — кабинке, отгороженной от остального класса стеллажами.

С каждым мы отрабатываем тот навык, что доступен именно ему. Только тема у всех будет одна — зима, например. Но кто-то просто покажет картинку, кто-то сможет сыграть со мной в лото, а вербальный ребенок даже, возможно, расскажет про признаки зимы.

«Одному нужны крупные картинки, а другому — ламинированные, потому что он их грызет»

Самое сложное — это подготовка материалов. Большинство моих учеников не воспринимают информацию аудиально. Им нужно визуальное подкрепление. Так что все обучение строится на картинках. И мы постоянно их ищем, распечатываем, ламинируем.

Конечно, у нас есть и принтер, и сканер, и наработанная база, которой мы пользуемся. Но мы никогда не знаем, какими дети вернутся после каникул и что из того, что мы подготовили, нам пригодится, а что придется пересобирать заново.

Было бы здорово собрать какую-то общую картотеку, но это невозможно, потому что к каждому ребенку нужен индивидуальный подход. Одному нужны крупные картинки, потому что у него проблемы со зрением, другому — схематичные, третьему — на максимально толстой бумаге и ламинированные, потому что он их грызет.

И созданием дидактических материалов мы занимаемся постоянно: и в свои свободные часы в школе, и дома, и в выходные, и в каникулы, даже летом. Мы сделали воркбуки по разным темам — такие самодельные пособия с ламинированными картинками, где нужно что-то с чем-то соединить, и с картинками на липучках — в общем, с заданиями, которые по силам нашим детям. И, конечно, в этом мне помогает воспитатель. И я, когда была воспитателем, тоже помогала учителю.

По сути, разница между учителем и воспитателем только в том, что учитель разрабатывает методику и программу, по которой идут дети. Но на работе в классе мы все организуем вместе. Обязанности не разделяются, мы движемся параллельно.

Первые два года эксперты фонда курировали меня, помогали организовать работу в классе, составить поведенческие программы для детей. Сначала мы собирали данные, разрабатывали для каждого индивидуальную программу, снимали видео нашей работы, а затем разбирали его вместе с коллегами и экспертами, искали ошибки, а после — пути их решения.

Сейчас у нас четыре класса находятся на отдельной площадке, на базе другой школы. Наша школа просто уже не вмещает столько детей с особенностями развития. И с каждым годом их рождается все больше. Мы сейчас пытаемся разработать модель более эффективной передачи опыта, придумать, как сделать так, чтобы на одной площадке могли бы стажироваться сразу много педагогов.

«Многие из этих детей всегда будут с родителями. У них нет своего, отдельного от семьи, пути»

Важно осознавать, что уровень развития этих детей никогда не будет таким, как у нормотипичных детей. Это дети, если сравнивать их с обычными, примерно на уровне ясельной группы детского сада. Большинство этих учеников не получат столько же знаний и не будут так успешны, как их нормотипичные сверстники. У них нет мотивации к обучению и осознания того, что им это нужно. Для них гораздо важнее научиться справляться с поведенческими трудностями, взаимодействовать с окружающими и быть самостоятельными в быту. Дети с ментальными нарушениями развития подчас не понимают обращенную к ним речь. Но и между ними есть колоссальная разница. У меня в классе сейчас есть один вербальный ребенок, и он отличается от остальных.

Так что основной упор в своей работе мы делаем на альтернативную дополнительную коммуникацию. Учим детей общаться через карточки PECS (Picture Exchange Communication Systems, альтернативная коммуникационная система обмена изображениями. — Прим. ред.) и через коммуникатор, который озвучивает речь ребенка, когда он выбирает в нем те или иные картинки. Но с таким гаджетом может справиться далеко не каждый.

Надо понимать, что многие из этих детей всегда будут с родителями. У них нет своего, отдельного от семьи, пути. И важно, чтобы семья с таким ребенком была адаптирована в обществе, чтобы они могли ходить на прогулки, посещать общественные места, путешествовать — и при этом чувствовать себя комфортно.

Моему сыну 19, он практически не говорит, но он понимает обращенную речь, у нас с ним есть свой сленг

У него есть домашние обязанности: он может вымыть посуду, заправить кровать, пропылесосить, вынести мусор. Да, он всегда под моим контролем, но при этом он адаптирован к обществу, он везде ведет себя адекватно. К 14 годам я научила его читать, но не уверена, что ему это очень нужно. Книги он не читает, но может прочитать вывеску или понять, кто звонит по телефону.

Здесь есть еще очень важный момент, который нередко упускают из виду: на комиссии (ПМПК — психолого-медико-педагогическая комиссия. — Прим. ред.) дети теряются и им нередко подбирают один образовательный маршрут, а спустя год занятий мы видим, что этот ребенок может овладеть и академическими навыками. В предыдущем классе у меня был такой ребенок: он все понимал, у него был достаточно хороший интеллект, но он не говорил. Мы это подтянули и научили его читать. И у него уже немножко другое будущее, он сможет получить какую-то профессию.

«Он — моя совесть и мой мотиватор»

То, что я мама особенного ребенка, помогает мне в первую очередь в работе с родителями. Здесь ведь как: нейротипичного ребенка сдал воспитателю в садик или в школу учителю (хотя, конечно, это тоже неправильно), и его там всему научат. Но с особенными детьми так не работает. Родители должны быть максимально вовлечены в процесс. Моя задача — передать им технологию обучения, показать, как и что делать. А еще оказывать им психологическую помощь.

Я знаю, что они испытывают, и у меня получается подобрать слова, чтобы облегчить их состояние. А если родителям будет спокойно, то это пойдет на пользу ребенку, и в результате мы все будем счастливы. В первый год я по два-три часа ежедневно говорю с родителями по телефону, пытаюсь их поддержать. Но сделать так, чтобы они включались, — вот это действительно сложно и отнимает очень много сил. При этом я понимаю, что им очень хочется, чтобы кто-то все это сделал за них.

От родителей в нашей ситуации все зависит гораздо больше, чем от учителя

Важно понимать, с какой категорией ты работаешь, осознавать это. Я радуюсь маленьким моментам, потому что для этих детей это настоящий прогресс. Сели в круг и сидят все тихо, никто никуда не вскакивает, отвечают, и я думаю: «Вот это да, могут же».

И когда становится тяжело, я вспоминаю такие моменты и радуюсь — ведь я и правда вижу, что это работает. Или когда родители летом начинают писать, что их дети научились говорить новое слово или что-то делать, над чем мы работали весь год. В нашей специфике нужно изначально не завышать, не сравнивать. И когда ребенок сам подходит к тебе с карточкой, а ты стоишь к нему спиной и он дает тебе карточку «Наташа, дай мне мяч» — это уже крутой прогресс, потому что ребенок начал понимать, что его слышат и могут ответить.

Конечно, бывает такое — придешь домой, ляжешь, думаешь: «Слава богу, пятница». И тут из соседней комнаты сын кричит: «Мами! Спок ночи!» Я говорю: «Да, Миш, спокойной ночи». И он в ответ: «Я тебя лублу». В этот момент я говорю себе: «Так, соберись, тряпка. Иди на работу». Так что самым большим стимулом является мой сын. Он — моя совесть и мой мотиватор.

Фото: личный архив Натальи Новиковой; Shutterstock / Fotodom