«Школьники должны уметь составить свое мнение о прочитанном», «ЕГЭ убивает индивидуальное восприятие» — мы привыкли повторять эти слова как мантры. При этом школьное сочинение, которое противопоставляют шаблонному ЕГЭ, и само уже давно переродилось в выхолощенное риторическое упражнение. Илья Клишин рассуждает о том, как личные отношения с книгой превратились в пересказ чужих мыслей.

Николай Александрович Добролюбов умер 25 лет отроду. В Петербурге тогда стояли лютые морозы. Вернувшись с Волкова кладбища, его друг Некрасов написал:

Осень 1861 года. С отмены крепостного права не прошло еще и года. Страна бурлила, начинались великие реформы.

Добролюбов знал, что умирает. У него был туберкулез, и поездка на лечение в Европу не помогла. После похорон в списках расходится последнее его стихотворение:

Через год найдут и напечатают еще одни его стихи:

Два высказывания, два завещания будто бы противоречат друг другу. В «Милом друге» Добролюбов знает о будущей славе и, как уверяли много позже советские критики, зовет идти его дорогой в светлое будущее. «Пускай умру…» — наоборот, о том, как не стать «любви предметом» уже «под могильной землей».

И советские критики его не очень любили и даже оправдывались, что «мотивы одиночества, обреченности» — да, появились, но ведь рядом же «находим стихотворения, полные веры в конечное торжество идеалов революционной демократии». Эти оправдания пишет составитель советского сборника стихов Добролюбова, издание 1948 года.

Прошло почти 100 лет. Чернышевский, Добролюбов, Писарев стали не просто легальны, но из контркультуры и маргиналов перешли в литературный и, что важнее, политический мейнстрим. Они безальтернативны. Они посмертно победили своих оппонентов со страниц «Современника» (и вообще всех журналов) разом, но победили их так, что Вере Павловне и в страшном сне не приснилось бы. Все почвенники, славянофилы, монархисты и прочие полемические враги революционных демократов, точнее, их внуки, разъехались по Парижам, Белградам, Стамбулам, а то и ГУЛАГам.

Почему я все это вам рассказываю? Потому что мне очень обидно за Добролюбова

За год до смерти он пишет статью, которую в России до сих пор знает каждый школьник. Это «Луч света в темном царстве» о пьесе Островского «Гроза». Это достаточно пространный текст, где Добролюбов спорит со своим мнимым учеником Пальховским (он не был на деле учеником). Пальховский до этого в «Московском вестнике» писал: «Разражаться громом против Катерин — нечего: они не виноваты в том, что сделала из них среда, в которую еще до сих пор не проник ни один луч света».

В общем, говоря современным языком, медиасрач двух интеллигентов о новейшем произведении русской культуры, которое одни считают очернительством, а другие — обличительством.

Сегодня бы они долго переписывались в фейсбуке по поводу, скажем, «Левиафана», но вот вопрос в сторону: остался бы тогда коммент, пусть даже самый гениальный и собравший тысячи лайков, в памяти будущих школьников через полтораста лет?

Вообще столкновения с современными реалиями Добролюбов мог бы не выдержать. Вот цитата из «Луча…»: «…Нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли нельзя иначе». Пропаганда суицида. Впрочем, у Роскомнадзора, думаю, были бы вопросы и к самому Островскому.

Но даже если бы цензуры в современной России не было, можно ли не согласиться с этим высказыванием? Да, конечно, можно. Вам отрадно видеть смерть. А нам вот не отрадно.

Вот и разгромленный Добролюбовым Пальховский пишет: «Катерина все-таки не возбуждает сочувствия зрителя, потому что сочувствовать-то нечему — не было в ее поступках ничего разумного, ничего человечного: полюбила она Бориса ни с того, ни с сего, покаялась ни с того, ни с сего, в реку бросилась тоже ни с того, ни с сего». Тоже, в общем, точка зрения.

Вы никогда не задумывались, что формулировка тем школьных сочинений вроде «Почему Катерина — луч света в темном царстве» это манипуляция, как в шутке «а вы перестали пить коньяк по утрам?»

За вас уже решили, что Катерина — «луч», и вам остается только воспроизвести логику. Вас не спрашивают, является ли Катерина «лучом». Вы перескажите, пожалуйста, тезисно методичку по критике. А будете заниматься самодеятельностью, вам снизят балл.

В прошлом году министр образования Ливанов заявил «Российской газете», что «недопустимой является ситуация, когда ученики 10-11 классов не могут в свободной форме изложить свои мысли».

А не потому ли это происходит, господин министр, что их натаскивают, как цирковых медведей на велосипедах, на тестовые задания и на сочинения-клише? Не потому ли происходит это, что какой-то сталинский чиновник когда-то решил, что Катерина всегда должна быть в школьном сочинении «лучом», и никому с тех пор не пришло в голову усомниться в этом?

Можно, кстати, посоветовать министерству нашего образования почитать по этому поводу, вы не поверите, Николая Александровича Добролюбова. У него есть несколько дельных статей о педагогике.

Нам под оказию отлично подойдет работа под названием «О значении авторитета в воспитании».

И выводит из этого: «Не лучше ли с самых первых лет приучать ребенка к разумному рассуждению, чтобы он как можно скорее приобрел уменье и силы не следовать нашим приказаниям, когда мы приказываем дурно?»

Не следовать авторитету, значит, не следовать слепо авторитету и самого Добролюбова. Это значит оставлять за собой право на сомнение, право на свободную мысль, право отказаться от чужих заключений и готовых решений. И ведь дело, конечно, не только и не столько в Катерине. Или Чацком. Или Пьере Безухове.

Из праха революционного демократа Добролюбова сделали кирпичик в пинкфлойдовской стене принуждения. Очень за него обидно. Будьте верны его идеалам. Сражайтесь за свое мнение. Он бы сделал именно так.