На апелляцию по результатам ЕГЭ может подать любой выпускник, который не согласен со своими баллами. Однако практика показывает, что по-настоящему оспорить оценки и улучшить результат получается редко. Преподаватель, кандидат филологических наук и репетитор по литературе Анастасия Москалёва сходила на апелляцию со своим учеником и поделилась впечатлениями.

Главный козырь жанра апелляции — просто уходить от конкретики и сути

Обычно на апелляции присутствует несколько членов конфликтной комиссии (ведущий и старший эксперты) и ответственный секретарь, который ведёт протокол и всю документацию. Сначала ребёнок должен подтвердить, что это действительно его работа и что при автоматической проверке тестовой части правильно перенесены и распознаны программой все ответы.

После этого начинается основная часть процедуры: при разговоре с представителями конфликтной комиссии ребёнок имеет право получить пояснение от эксперта по конкретным заданиям с развёрнутым ответом и выставленными за них баллами. И, по идее, здесь ребёнок озвучивает свое несогласие с оценкой. Перед экспертом лежит проверенная работа с пометками, и он должен объяснить строго по официальным критериям, почему ребёнок получил такие баллы, или признать, что в ходе проверки была допущена ошибка, и повысить оценку.

В конце апелляции подписывается документ об изменении баллов. Если его решили не повышать, то ребёнок подписывает документ о том, что апелляция отклонена. На апелляцию можно прийти с родителями или с человеком по доверенности. У меня был как раз второй случай.

Поскольку я филолог, кандидат наук и 15 лет занимаюсь преподаванием литературы, репетиторством и подготовкой к сдаче ЕГЭ, то я решила поддержать ученика.

Я видела его работу и с оценкой была категорически не согласна. Мы пошли на апелляцию, чтобы прояснить ситуацию

Сначала нам сказали про фактическую ошибку в задании, где учеником было в качестве собственного примера приведено стихотворение Маяковского «Лиличка!». Эксперт утверждала, что якобы специально проверила: стихотворение называется «Лиличке!» и никак иначе. Ребёнок попытался отстоять свою правоту и сказать, что он видел старые издания, в которых стихотворение названо «Лиличка!». Эксперт ответила: «Нет». И продолжала настаивать на том, что в большинстве вариантов и в сети название приводится с ошибкой.

Я попыталась оспорить эту претензию проверяющих и с другой стороны. Сказала о том, что дети не текстологи, они не обязаны знать такие мелочи и все варианты редакции произведения, даже если таковые существуют. И что в этом случае вообще странно квалифицировать ошибку, но в ответ эксперт пожала плечами и сказала, что это всё равно считается фактической ошибкой.

В процессе обсуждения оценки другого задания у нас с экспертом возник спор по поводу фактов из области теории литературы. Ребёнок отметил риторическое восклицание в стихотворении Высоцкого «Дом хрустальный». Эксперт настаивала, что это ошибка, хотя в тексте, где есть риторический вопрос и риторическое обращение, любое предложение с восклицательным знаком уже приобретает статус риторического восклицания.

Если я пыталась возразить и доказать, почему ошибки в том, как определён ребенком троп, нет, меня останавливали и адресовывали ребенку странные и не относящиеся к делу вопросы или неуместные в этом случае аналогии из Пушкина. Это всё делало разговор совсем бессмысленным и запутанным. Не только для ученика, но и для меня.

Как я понимаю, это главный козырь жанра апелляции — просто уходить от конкретики и сути и превращать всё в игру или демагогию. Если я говорила: «Нет, вы неправы» и приводила аргументы как специалист, меня вдруг начинали останавливать или начинали рассказывать не к месту о важности формальных критериев оценивания.

Именно такая риторика и манера вести беседу меня потрясли больше всего. Наверное, я бы и не решилась пойти повторно доказывать свою правоту, если бы не было такой возмутительной ситуации. Во время процедуры нет возможности пользоваться телефоном и интернетом, чтобы предъявить эксперту издания Маяковского или определение риторического восклицания. Да и вообще эксперты так активно и безапелляционно настаивают на своей правоте, что ты в какой-то момент теряешься. И как интеллигентный человек начинаешь верить в то, что они что-то проверили, уточнили, и, самое ужасное, начинаешь сомневаться в себе. И если себя так почувствовала в какой-то момент даже я, что говорить о родителях и детях, пришедших на апелляцию.

Сразу на выходе из кабинета мы с учеником проверили все факты и удостоверились, что правы во всём. Я вернулась, переговорила с председателем конфликтной комиссии, указала на ошибки экспертов. И меня пригласили на вторую апелляцию.

На неё я пошла уже без ребёнка. Принесла с собой ксерокопии нескольких академических изданий, где подтверждалось, что никакого другого верного варианта, кроме как «Лиличка!», и быть не может, рассказала им всю историю публикации этого текста. Но вместо того, чтобы признать ошибку, проверяющие снова начали говорить о каких-то мифических изданиях, копии которых почему-то я не увидела. И, более того, теперь меня стали убеждать, что, оказывается, этот случай с «Лиличкой!» и не учитывался при выставлении баллов и не был квалифицирован как ошибка. Так мне стало понятно, что никакой проверки названия стихотворения Маяковского и не было и что вся ситуация — это чистой воды блеф. Как в покере.

Мне показалось, что главная их цель — доказать легитимность оценок

Члены конфликтной комиссии просто и откровенно пользуются риторическими уловками. Так, как это делают адвокаты на судебном процессе. На апелляции никто не фокусируется на работе и не пытается понять, что хотел сказать ребёнок и почему он так написал. В нашем случае к тому же была перекрёстная проверка. Работу проверял другой регион. Но если работа направлена на апелляцию, то, соответственно, эксперты комиссии обязаны её перепроверить, убедиться в правомерности выставленных ранее баллов и очно обсудить ситуацию с ребёнком. Но в нашем случае абсолютно точно эксперты были нацелены на то, чтобы мы просто согласились с баллами, которые нам выставил другой регион.

Да, ведут члены конфликтной комиссии себя вежливо. По закону на апелляции должна быть доброжелательная обстановка, и они пытаются её соблюсти. Но эта вежливость не исключает эмоционального давления, словесных игр и откровенной демагогии: «Если бы вы были проверяющей, вы бы были объективнее. Если бы вы проверяли школьное сочинение, какую оценку вы бы поставили?», «Но мы же не можем измерять алгеброй гармонию!»

Каждый раз, когда ты пытаешься напомнить о том, что ЕГЭ по литературе — это не школьное сочинение, в котором было важно оригинальное мышление ребёнка и его интерпретация, и что критерии оценивания заданий здесь совершенно другие, эксперты начинают напоминать тебе про высшие смыслы.

Если ты вежливо вслух допускаешь мысль, что они неправы, потому что в теории и истории литературы есть такие-то неопровержимые факты и законы, с тобой начинают разговаривать так, будто ты юрист, которого подловил другой юрист: «Вот вы сказали ключевое слово — „кажется“, вам всё просто кажется!» Если ты говоришь им о научном литературоведческом знании, они или просто уводят разговор в другое русло, или снова ссылаются на свои таблички с критериями. Это система с двойными стандартами.

Если на апелляции сидят ребёнок и родитель, не погружённый в предмет, то на них такое нагнетание действует безотказно. Даже я терялась в этом потоке

Мне показалось, что главная их цель — доказать легитимность оценок, а не услышать ребёнка и не повысить оценку там, где это объективно необходимо. И тем более не попытаться разобраться в том, где правда. У них есть желание запутать и обыграть. Это очень похоже на образцовые адвокатские игры из сериалов или абсурдные диалоги из текстов Кафки. И возмутило меня именно это.

Я бы не была так уверена в своей правоте, если бы не показала работу своим опытным коллегам, которые единодушно сказали, что баллы за работу сильно занижены. Ребёнку поставили 65, а, по моим подсчётам, там 75–80 баллов. Когда я написала пост об этой истории в социальных сетях, на моё удивление не было ни одного комментария, в котором люди бы не поддержали меня, не присоединились или не рассказали бы о похожих ситуациях и собственном опыте апеллирования. Причём это была не только литература, но и история, обществознание и другие предметы. У всех одинаковые ощущения от столкновения с этой процедурой.

---

ЕГЭ по литературе — чистая дрессировка на запоминание странных фактов

Мы должны попытаться привести эту систему оценивания в порядок. В настоящем виде она нерабочая. Именно поэтому и проведение апелляции не влияет ни на что. Ребёнок может сходить туда с родителями для того, чтобы психологически успокоиться: мол, я сделал всё что мог. Но я понимаю, какой это стресс для выпускника: быть уверенным, что ты знаешь предмет хорошо или отлично, но получить очень низкий балл. В таких ситуациях ребёнку нужна поддержка и ему важно убедиться в том, что он не неудачник и дело не в нём, а в этой ложной и плохо функционирующей системе. Возможно, осознание абсурдности апелляции может помочь ребёнку вернуть собственную самооценку и уверенность. Но это такое странное успокоение в ситуации, когда ты понимаешь, что справедливости здесь места нет.

Я понимаю, зачем был сделан ЕГЭ: чтобы упростить систему поступления в вузы. Но получается, что сейчас мы лишаем вузы понимания того, какие дети к ним приходят. Понять это возможно только при личном общении. Настоящему специалисту достаточно 5–10 минут беседы про литературный текст, чтобы понять, есть ли у ребёнка потенциал в области филологии. И при этом неважно, знает ли ребёнок, как правильно: «Лиличка!» или «Лиличке!» Неважно, путает ли он термины или нет. А важно, есть ли у него способность видеть в тексте интересные и значимые детали. ЕГЭ по литературе даже на один процент не проверяет способность заниматься гуманитарными науками. Этот экзамен — чистая дрессировка на запоминание странных фактов и некорректных трактовок из сомнительных учебников и справочников.

Мой вариант рабочего и имеющего смысл экзамена по литературе — это возврат к обычному сочинению, которое пишут без шаблонов и в котором мы не проверяем набор штампов, а только умение анализировать и интерпретировать.

Оно всегда было уместным и показательным и в качестве выпускного, потому что его проверяли школьные учителя, которые методически понимали мышление детей. Сочинение было уместным и в качестве вступительного экзамена, потому что раньше его проверяли вузовские специалисты, которые умели разглядеть в авторах сочинений тех, в ком есть потенциал. И, конечно же, кроме сочинения, на вступительных на факультеты филологии и журналистики просто необходимо настоящее устное собеседование по литературе.