Я давно чувствовала, что не всегда правильно веду себя с дочкой. Однажды даже услышала от посторонних, что я на неё давлю. Да ладно? Я же лояльная мать, идеального порядка не требую, личных дневников не читаю и в школьную жизнь не лезу. Что же я делаю не так?

У моей восьмилетней дочки несколько месяцев болел живот, а врачи ничего не находили. После долгих походов по поликлиникам я решилась, наконец, предположить, что это неспроста. Что-то с ребёнком не так, даже если с животом всё в порядке. Психосоматика? Проблемы в школе? Или, может быть, я требую от неё слишком много, сама того не замечая?

Вообще я спокойно отношусь к проказам, беспорядку и прочему, даже домашнее задание не проверяю, что для мамы второклассницы редкость. И тут эти жалобы на боли в животе. Было видно, что дочке тяжело, но я не знала, чем помочь. С другими детскими болячками я умею справляться, чувствую себя уверенно, а тут — что-то неведомое. Мне оставалось только жалеть её, обнимать и гладить.

Эмоции перенесли меня в то время, когда дочке было два года. Я открыла альбом с фотографиями, а там — пухленькая смешливая девчонка, непосредственная, с явно выраженным «элементом вольности». Мой сын сейчас такой же, он шкодит — а мне даже в голову не приходит его ругать. Ругать в смысле требовать изменить своё поведение. Я, конечно, возмущаюсь, но не всерьёз, злюсь больше на ситуацию, чем на него. И с дочкой было так же.

Сына я часто целую, обнимаю, тискаю без повода. Он хорошенький сам по себе. А она?

Раньше я радовалась уже тому, что она есть. А сейчас моя дочь — это набор обязательств. Впереди идёт не умиление, а вопросы и ожидания. Умиление, конечно, осталось. Я до сих пор улыбаюсь, когда вижу её платье на шкафу под потолком, школьную форму под колёсами компьютерного кресла, лыжные брюки, висящие на крючке комком. Я вижу в этом свободный разум и лёгкость, которые себе в детстве не позволяла. Я всегда чётко знала, почему мне поставили «двойку» и не могла радоваться жизни, как будто ничего ужасного не произошло. Я радуюсь этим качествам в дочери, но в то же время для меня они слишком концентрированные. Я пытаюсь загнать её хоть в какие-то рамки. «Загнать» — вот тут и начинается давление.

Школа, домашние задания, кружки… Нужно придерживаться графика, иначе не успеть, не справиться. Вовремя переодеться, высушить купальник после бассейна, подготовить форму для танцев, переложить телефон из школьного рюкзака в спортивный. Конечно, я ругаюсь и подгоняю. Когда пять раз повторяю, что скоро выходить, а спустя 20 минут нахожу ребёнка в полуспущенных колготках, могу и накричать.

Дочь тяжело переносит крики, самоорганизация тоже пока не её сильная сторона, но она не хочет отказываться ни от танцев, ни от бассейна, чтобы облегчить график. Мы поговорили об этом. Я объяснила, на что злюсь, в каких ситуациях начинаю давить и заставлять, и что ей вполне может это не нравиться. Она даже может быть не согласна в тот момент, когда я что-то заставляю её делать. Она имеет на это полное право и может его озвучить. Я предупредила, что её мнение в острый момент, скорее всего, не будет учтено. Но вот вечером, когда мы не торопимся, она может спокойно всё высказать.

Теперь по вечерам я иногда слышу: «Мама, когда ты сегодня меня громко окрикнула, я очень испугалась»

Мы обсуждаем такие штуки, и это очень целительно.

А что всё-таки с болями в животе? Про них я больше не слышу. Я поняла, что эти жалобы помогали дочке снова стать той маленькой девочкой, которую я стала забывать. А этой девочке больше всего нужно, чтобы мама её жалела и принимала такой, какая она есть. Теперь я чаще вспоминаю, что моя дочь — всё та же двухлетняя озорная, добрая, непосредственная девчонка, только вытянулась и стала старше. Я отделяю её образ от школьницы, помощницы по дому и старшей сестры.