30 октября отмечается День памяти жертв политических репрессий. Мы поговорили с Максимом Поповым, который решил найти своего репрессированного дедушку спустя почти 80 лет. Попыток было много, но ни одна из них не увенчалась успехом.

Данные, которые есть о моём деде, скорее всего, просто сфабрикованы

Мой отец, Алексей Михайлович Попов, родился в 1942 году. Он не помнит своих родителей. Всё, что осталось в воспоминаниях, — пейзажи, похожие на район возле «Кропоткинской», красивый детский сад, белые тарелки в цветах и большая машина, на которой его везут по набережной.

В свидетельстве о его рождении в графе «мать» — прочерк, а в графе «отец» — Михаил Попов, по национальности русский. Когда ему было четыре года, он попал в детский дом в Загорске, сейчас это Сергиев Посад.

Несколько лет назад я решил попробовать найти о дедушке хотя бы какую-то информацию. Мне стало интересно, потому что, возможно, родители моего отца занимали какие-то высокие посты. Да и в принципе: представьте, что вы никогда не знали своего отца или деда. Неужели вам не захотелось бы что-то узнать?

Я начал искать, обращался в разные архивы и организации. Узнал, что свидетельство о рождении было выдано в Молотовском ЗАГСе — совсем рядом с Кремлём. В российском Красном Кресте я узнал, что такой ребёнок, Михаил Попов, был и жил в районе Арбата. Я решил проверить домовые книги, но там не было информации о людях с такой фамилией.

Поиски очень осложняло отсутствие отчества деда. В архивах без отчества почти невозможно что-то найти, однако нам удалось вытащить несколько дел. Но никто из этих людей не подходил под описание моего деда. Постепенно я начал понимать, что, скорее всего, те данные, которые есть у моего отца, просто сфабрикованы.

Домовых книг из XX века вы не найдёте, потому что всё кувырком

Директор музея «Дом на набережной» рассказала мне, что смена имён в то время — часто встречающаяся история. А бывало и так, что о репрессированных людях не оставалось вообще никаких данных. Детей отправляли в детские дома, специально искажая информацию о родителях.

Я общался со специалистом по генеалогии, изучал форумы, разговаривал с сотрудниками разных архивов. Время было тяжёлое, но я получил общую картину того, что происходило. Были какие-то дела, которые сдавались в архив, а некоторые даже не были заархивированы. После прихода к власти Хрущёва большой пласт дел просто уничтожили на всякий случай, чтобы не было никаких ссылок на самого Хрущёва.

Почти все данные в разных архивах приходятся на конец 1939 года, но это за три года до рождения моего отца. Ни одно дело с именем Михаил не совпадает ни по датам заключения, ни по датам приговора.

Люди вообще часто не могут найти репрессированных родных, потому что закрытых архивов до сих пор очень много, хотя прошло уже 80 лет

Адрес, по которому якобы проживал мой отец, — Никитский бульвар, дом 10. В нём жили 13 семей, довольно большая коммуналка. Мне удалось найти одного человека из этой квартиры. В домовой книге он был записан студентом МГУ, а теперь он профессор этого вуза. Увы, он не помнит жильцов с такой фамилией. А ещё он рассказал, что в 1942 году все книги жгли, жителей эвакуировали, выселяли и переселяли. Была полная неразбериха.

Во время битвы за Москву даже издавали указы — сжечь все домовые книги. Поэтому установить, кто жил в доме до 1941 года, вообще невозможно. Если вы хотите найти дореволюционную домовую книгу, вы легко сможете это сделать, всё хранится в идеальном порядке. А вот домовых книг из XX века вы не найдёте: всё кувырком.

Эта информация как будто никому не нужна, её нет в архивах. Когда наши дети через много лет будут искать какие-то данные, они увидят вот такое отношение к прошлому.

Отец до сих пор говорит, что Сталин многое делал правильно

Репрессированные родители в то время — постыдное клеймо. Когда отец поступал в институт, он повёз документы в приёмную комиссию. В личном деле обнаружил справку, что его родителей репрессировали. Пришлось её выложить, иначе могли просто не принять. Сейчас эта справка утеряна, но её видели отец и мама.

Я думаю, что многие дети тогда хотели всё забыть. Мой отец до сих пор скептически относится к своей истории и не проявляет никакого интереса. Всё-таки для него это травмирующие воспоминания. В детдоме тогда никто не знал о родителях. Хотя дом был московский: несмотря на расстояние, он относился к столице. Дети получали московское питание, снабжение, всё было на хорошем по тем временам уровне.

Под конец войны в доме стало много сирот, чьи родители погибли. Дети поступали один за другим, многие документы терялись, а ребёнок так никогда и не узнавал, кто его мама и папа.

Моему отцу не хочется ворошить прошлое, он считает себя воспитанником детдома. Его родители — это воспитатели, а к биологическим он ничего не испытывает

Он до мозга костей советский человек, и поэтому ему не хочется всё это вспоминать. Про Сталина говорит: «Да, во многом был перебор, но он сделал хорошее дело».

Единственное, что нельзя потерять или подделать, — это генетический код. Поэтому я призываю всех срочно бежать и делать анализ ДНК. Хотя бы в память о всех репрессированных и павших. Чем больше людей сделают такой анализ, тем больше будет открытий. Постарайтесь сделать его и своим пожилым родственникам, потому что их ДНК ближе всего к вашим предкам. Я сделал их и отцу, и матери. Теперь их ДНК будут в базе, и через 200 лет кто-то сможет обнаружить своих родственников.

Иллюстрация: Shutterstock (Eugene Ivanov)