Лилия Гусева учится экстерном. Она не ходит в школу и собирается поступать на биофак. В начальной школе её считали трудной, а одноклассники называли Монстром. Лилия вспоминает, как это было.

Есть ли у вас в классе махровые, известные на весь свет хулиганы? Были ли такие у тех, кто уже окончил школу? На ум всплывают образы из детских книжек и кинематографа: высокие, упитанные парни с рогаткой, хило разбирающиеся в учёбе и вымогающие обеденные деньги у заучек.

Отлично, а представьте себе невысокую первоклассницу с хвостиками, которую в один голос признавали отпетой хулиганкой и «тяжёлым случаем воспитуемости». Кто это? А это та, что ведёт этот блог.

После того, как я выстояла первую линейку в День знаний, 2 сентября 2009 года я собрала рюкзак и включилась в школьные будни.

Буквально с того утра мои отношения со сверстниками начали стремительно портиться. В чём было яблоко раздора восемь лет тому назад, вспомнить не дано. Как назло в свои семь-десять лет я отличалась жуткой вспыльчивостью.

Поэтому вскоре последовали нескончаемые драки с одноклассниками. На весь период начальной школы за мной закрепилось прозвище Монстр

В первый год учёбы учителя не ставили нам отметки, а выдавали листок с нарисованным деревом, на который наклеивали маленькие бумажные плоды. Эти «яблочки» нам выдавали за добросовестную работу. Одноклассники дразнили меня Монстром и выпрашивали яблочки. Мне удалось выйти на контакт только с одним мальчиком, который тоже не котировался в классе. К слову сказать, мы состоим в дружбе и сейчас. В пятом классе ко мне примкнула девочка из окружения общественной элиты, но остальные подростки молниеносно пригрозили ей бойкотом за подобные отношения, и она сдалась. Впрочем, ситуация переменилась к лучшему в шестом-седьмом классе, благодаря моим пятёркам.

С первой учительницей тоже не сложилось. Дисциплины во мне не присутствовало ни грамма, и я открыто дискутировала с учительницей, если наши мнения не сходились. Ссоры выеденного яйца не стоили, разумеется, но как гремели!

Самая ранняя из наших громких распрей — из-за аппликации с изображением яхточки, склеенной на уроках труда. Тогда из геометрических бумажных фигурок мы составили на куске картона подобие маленького парусника с двумя холстами и красным флажком. Палки-мачты, на которой держалось бы всё великолепие, учительница не предусмотрела. «Как же так? Паруса что, в воздухе висят? Нет, так не пойдёт!» — твёрдо решила я и пририсовала мачту.

Учитель увидела эту дерзость и тотчас велела стереть. Я начала отвечать (в пользу реализма). В результате начался крик, а потом мне отказали в получении яблочка: «Ну а Лиля сама понимает свою ошибку».

Далее я припоминаю попытки разрешения нашего лингвистического конфликта из-за буквы «ж» или «ш». Темой урока была одна из этих букв, и учитель объясняла, что она бывает только твёрдой. Я не поверила этому и попыталась привести примеры, которые свидетельствовали бы об обратном. Грамоту и «звуковичков» в первом классе я едва понимала, просто умела бегло читать и писать, дивясь, что мои одноклассники выдавливают из себя по букве во время контрольного чтения и вырисовывают латинскую «R» вместо кириллической «Я».

Вновь начался крик. После оживлённой беседы с учительницей меня за руки оттащили в директорский кабинет. Когда я вернулась в класс, дети затаив дыхание слушали и спрашивали меня о том, что случается с «плохими». «Плохая» — это мой титул, социальный статус в начальной школе.

Я была убеждена в своей принадлежности к загадочной секте плохих. Своими дальнейшими поступками я старалась доказать своё членство в ней. Развешивала детские анекдоты в школьных коридорах и ставила себя в оппозицию всему. Такова была моя психология хулиганства в восемь лет. Неповиновение взрослым превращается в твою роль и в привычку.

Мало-помалу я оказалась на грани исключения и перевода в спецшколу в первом классе

На следующий год разразился большой скандал со мной в главной роли. Если вкратце, одноклассница опрокинула мою подставку с учебниками и смеялась надо мной. Я стукнула её той самой подставкой. Под хохот других учеников я выбежала из класса, выкрикнув «Сволочи!».

Быть осмеянной — моя фобия, сохраняющаяся и теперь. Я ощущаю липкую противную прохладу на голове и неприятные ощущения в ногах, когда меня критикуют или хохочут. Рассудок затуманивается, и я готова на что угодно.

Во второй половине дня мама приняла звонок с неизвестного номера. Её известили о моём проступке и о намерении родителей пострадавшей девочки подать в суд за нанесение побоев. Семью ожидал штраф и постановка меня на учёт в полицию. Я рыдала. Спряталась под диван. Боги, до чего же одинокой и беспомощной чувствовала я себя!

На следующий день посреди урока меня забрали в любимый директорский кабинет, где восседали мама и папа одноклассницы.

Далее последовал школьный допрос, который мне довелось пережить за свою жизнь неоднократно в дальнейшем, — уже за бег в коридорах, пререкания с дежурными, зарисовки на тему гомосексуальности и прочее.

Суть допроса состоит вот в чём:

• Допрашиваемый опускает голову вниз. (Ха, может это послужило причиной сильной сутулости и выпирающему животу с прогибом в спине?).
• Директор и завучи задают допрашиваемому вопросы: «Как это произошло», «Какие выводы ты из этого сделал», «Что мы будем делать».
• Обещают: «Мы подаём заявление в полицию за насилие (нецензурщину)».

После был педагогический совет, написание моими родителями объяснительных записок и экстренное родительское собрание.

Я жила в состоянии войны, столкновения с учителем, борьбы с ровесниками и завучами. Часто я описывала в соцсетях истории из школы, а затем выслушивала гневные лекции в классе.

Понятия не имею, связаны ли были изменения в аппетите и потеря сил к любой подвижной деятельности с подобным положением в школе. Кроме того, у меня внезапно проявились истеричность и абсурдные страхи (вроде панической боязни оставаться одной дома, с которой я не могла совладать до одиннадцати лет).

Тем временем я была поставлена на внутришкольный учёт — «Каждый твой шаг записывают». Я становилась обозлённее и чаще делала что-то назло учителям

Замкнутый круг: они пытались сделать хулиганку лучше, а от этого она становилась хуже. В будущем маячили одни лишь места для тяжёлых детей и «вышвыривание» после девятого класса.

---

Сейчас мне стыдно за себя и за окружающих. Себя я обвиняю в рукоприкладстве и жалости к себе. Что касается прочего, то я каюсь только в событиях, принёсших действительный ущерб кому-либо или чему-либо. Учебная часть вместо решения насущных вопросов занималась откровенной чепухой.

Ничем не изобилует школьная система воспитания, кроме как жгучим всеобщим стыдом.