«Если у тебя рак, можно рисовать на стульях»

Фредрик Бакман — молодой шведский писатель, чьи романы изданы уже более чем в 40 странах. В России он известен по книгам «Здесь была Бритт-Мари» и «Вторая жизнь Уве». Специально для читателей «Мела» издательство «Синдбад» публикует отрывок из нового сборника Фредрика Бакмана «Две новеллы», который выйдет уже в январе. Это фрагмент первой новеллы, в которой отец пишет письмо своему ребёнку и признаётся, что кого-то убил.

В больницу я попал не из-за той аварии, я оказался там задолго до неё. Рак. Шесть дней тому назад я впервые повстречал ту девочку, когда курил на пожарной лестнице, чтобы не застукали медсёстры. Они так ругались, словно именно курение сведёт меня в могилу.

Дверь в мой коридор была приоткрыта, и я слышал, как девочка и её мама разговаривают в телехолле. Они играли в одну и ту же игру каждый вечер, — когда в больнице делалось настолько тихо, что было слышно, как снежинки касаются оконных стекол, целуя их на ночь, мама шептала девочке: «Кем ты станешь, когда вырастешь?».

Девочка знала, что играют они ради мамы, но притворялась, что это ради неё. И смеялась в ответ — «врачом», «инженеем» — и её самым любимым персонажем, «космическим охотником».

Когда мама уснула в кресле, девочка уселась дальше раскрашивать стул, которому хотелось стать красным, и обратилась к Ролику, которого так и звали.

— А у смерти холодно? — спросила она Ролика.

Но Ролик не знал. Так что девочка положила в рюкзачок пару толстых варежек, на всякий случай.

Меня она увидела через стекло. И не испугалась, а я, помню, жутко обозлился за это на её родителей. Хороши взрослые — так воспитать ребёнка, чтобы тот не перепугался до полусмерти при виде сорокапятилетнего дядьки, который дымит на пожарной лестнице как паровоз и таращится оттуда на тебя! Но эта девочка не боялась.

Она махнула мне рукой. Я помахал в ответ. Взяв Ролика, она подошла к двери и спросила через щель:

— У тебя тоже рак?

— Да, — ответил я. Потому что это была правда.

— Ты знаменитый? Ты есть на картинке в маминой газете.

— Да, — ответил я.

Потому что и это была правда. Газеты писали о моих деньгах, никто ещё не знал, что я болен, но я из тех, чьи диагнозы попадают в ленту новостей. Я не простой человек, когда я умру, про это узнают все. Когда умирают пятилетние девочки, об этом нигде не пишут, в их память вечерние газеты не печатают специальных приложений. Эти ноги ещё слишком малы, чтобы кому-то было дело до их следов.

Читайте также:

Что делать, если в школе отказываются учить больного ребёнка

Вот до меня людям дело есть — из-за того, что я оставлю после себя, что я построил и чего достиг, из-за моих предприятий, недвижимости и активов. Деньги для меня — не деньги, не то что для вас, я их не коплю, не считаю и не беспокоюсь о них. Они для меня просто баллы, мерило успеха.

— У меня не такой рак, как у тебя, — сказал я девочке.

Поскольку это было единственным в моём диагнозе, что звучало утешительно. Врач сочувственно объяснил: «У вас крайне, крайне необычная форма рака». Так что и рак у меня не такой, как у других. Девочка отчаянно заморгала и спросила:

— А у смерти холодно?

— Не знаю, — ответил я.

Надо было ответить как-то иначе. Как-то значительнее. Но я не тот человек. Так что я выбросил сигарету и буркнул: «Нельзя рисовать на мебели». Я знаю, что вы про меня подумали. Надо же, какой говнюк. Вы правы. Но успешные люди, как правило, говнюками не становятся — мы были ими с самого начала. Потому и преуспели.

— Если у тебя рак, то можно, — вдруг заявила девочка и пожала плечами. — Никто ничего не скажет.

Не знаю уж, что в этом было такого смешного. Но я рассмеялся. Когда я это делал в последний раз? Она тоже засмеялась. А потом они с Роликом убежали к себе в палату.

Убить просто — кому-нибудь вроде меня для этого нужна только машина и несколько секунд. Потому что люди вроде тебя мне доверяют. Вы управляете тысячей килограммов металла, ведёте их сквозь сотни километров, а на заднем сиденье у вас дремлют ваши любимые, а когда кто-нибудь вроде меня появляется на встречке, вы доверяете моим тормозам.

Верите, что я не стану искать телефон, провалившийся между сидений, не превышу скорость, не буду вилять между рядами из-за того, что смаргиваю слёзы. Что я не встану на съезде на трассу с выключенными фарами в ожидании грузовика. Что я не пьян. Что я вас не убью.

Сегодня утром женщина в сером свитере вытащила меня из покореженной машины. Стёрла со своей папки мою кровь.

— Убей кого-нибудь… другого, — попросил я.

Она утомлённо засопела носом.

— Всё устроено не так. У меня нет таких полномочий. Я не могу поменять смерть на смерть. Только жизнь на жизнь.

— Ну давай так! — воскликнул я. Женщина грустно покачала головой, потянулась и вытащила сигарету из моего нагрудного кармана. Погнутую, но целую. И закурила, затягиваясь по два раза.

— Вообще-то я бросила, — оправдываясь, сказала она. Лёжа на земле в крови, я показал на папку.

— Там есть моё имя?

— Там все имена есть.

— А в каком смысле «жизнь на жизнь»?

Она застонала.

— Ты всё-таки придурок. И всегда таким был.

Иллюстрация: Shutterstock (Nadezhda Gogol)