Учиться в школе бывает нелегко даже обычным детям. В книге «Я учусь в четвёртом КРО», вышедшей в «Издательском доме Мещерякова», коррекционный педагог Ксения Беленкова рассказывает о тех, кто ходит в специальный класс. Каждая глава — это один учебный месяц и одна история ребёнка. Мы публикуем отрывок, в котором Вова Сяткин получает два по английскому, хотя уверен, что заслуживает пятёрку.
До школы я понятия не имел, что бывают хорошие цифры, а бывают плохие. И гордая двойка с гнутой шеей нравилась мне даже больше пузатой пятёрки. Но с возрастом вкусы меняются, и вчера на уроке английского всё вдруг стало иным.
Училка, как обычно, вошла в класс и громко сказала:
— Хелоу, чилдрен!
Все закричали, и я закричал:
— Хелоу, тича!
Мы сели за парты. Англичанка сразу раздала всем листы с заданиями и сказала, что у нас будет контрольная работа. Я стал оглядываться — у кого же списать? Новенькой Романенко до сих пор не было на месте, Пирухин тупо пялился в окно, Шпица уже дремал, распластавшись по парте. Крендель взял листок двумя пальцами, будто это был использованный обрывок туалетной бумаги, и присвистнул:
— Да ну вас-с! — Глаза его разлетелись: один глянул в окно, а другой на дверь. — С-скукота с-смертная!
На этот раз дверь понравилась ему больше. Крендель снова собрал глаза в кучку, взял портфель и спокойно вышел из класса, для уверенности хлопнув так, что вздрогнули все, кроме англичанки. И через секунду под закрытой дверью к нам прополз листок с контрольными заданиями. Кобылянская, ухахатываясь, подобрала его и отдала училке.
— Приступайте, — сонно сказала англичанка, даже не взглянув на дверь и на подобранный Мартой листок. — Осталось сорок минут.
Все задания в листке были написаны на английском — никакого уважения к российским ученикам!
Потому ответы я решил писать на родном русском языке, не зря же меня этому научили. Пришло время применять знания. Неожиданно я так увлёкся, что мне даже понравилось это дело. Буквы выходили красивые, ровные, я был просто в писательском ударе! Слово за слово, вскоре весь листок с контрольной оказался исписан. Я огляделся — все ещё корпели над заданиями. Вот дураки!
— Я всё сделал, — гордо поднял я руку. — Можно сдавать?
— За десять минут справился? — без удивления спросила англичанка.
— Ага, тича!
— Ну, иди сюда, кид, тащи свой листо-о-к, — зевнула она, — погляжу.
Я сдал контрольную самым первым и возвращался на место досрочно освобождённый, под завистливые взгляды одноклассников. Сел себе за парту и стал тихонько следить, как англичанка читает мои ответы. На её лице не было видно восторга, но это простительно: она всегда такая отмороженная — не помню, чтобы хоть однажды улыбнулась или разозлилась.
Училка проверила всё до конца — ни одного исправления! — а потом разом черканула что-то и положила мой листок на край стола
— Вы уже поставили оценку? — Мне не терпелось похвастаться перед всеми, кто ещё кряхтел мозгами над заданиями, своей заслуженной пятёркой.
— У-гу…
— Что? Что я заработал?
Англичанка ответила медленно и тягуче, пожёвывая язык:
— Ся-я-ткин — два!
— Как два?! Не может быть! Покажите!
Я сорвался с места и подскочил к учительскому столу. Англичанка протянула мне раненый, рассечённый поперёк красным лист. Под перечёркнутой работой гордо выгибала шею, точно дразнилась, огромная двойка.
— Нет! Я не мог на двойку написать! У меня всё было правильно!
— Сяткин, умей признавать свои ошибки, — тихо и спокойно сказала англичанка.
И тут же я завизжал противным тонким голосом, какого у меня с детства не было. Я не мог понять, откуда взялся этот звук, только он совершенно не хотел кончаться. Не в силах закрыть рот, я всё тянул и тянул поросячье «и-и-и!». А сам смотрел вокруг, будто мне фильм ужасов показывают. Все стали затыкать уши. Димка Пирухин под парту залез и начал оттуда мне подвывать. Шпица за грудь схватился и по стулу сползает, а сам весь белый, как зефир.
Лишь англичанка сидит спокойно, точно приклеенная, даже глазами не шевелит. И тут мне пришлось закрыть рот — лишь на секунду, чтобы носом воздуха набрать. Но я не потратил это время зря: схватил с учительского стола листок с контрольной — и давай рвать его на мелкие кусочки. Пусть он никому не достанется, раз не заслужил пятёрку! А потом стал рассыпать обрывки по классу, очень уж хотелось, чтобы англичанка сказала хоть слово. Да ладно, фиг с ней, пусть молчит, лишь пошевелилась бы!
Но она не шелохнулась, даже не моргнула, сидела себе, точно пришлёпнутая к стулу фотография.
И опять у меня визг изнутри полез. Англичанка — ноль эмоций, не было у неё кнопки ВКЛ! Кричал я, пока у меня опять воздух не закончился, но кнопку эту так и не нашёл. Может быть, у англичанки кнопка ВКЛ называется ON и на русский громкий клик не реагирует?..
За это время к нам в класс, как на представление, стали сбегаться учителя из соседних кабинетов. Они на меня смотрят, потом — на англичанку, а она никуда не смотрит, совсем остекленела и, кажется, стала пылью покрываться. У меня в глазах слёзы торчат, и я через них вижу, что англичанка просто светится изнутри, точно золотое курочкино яйцо.
Круглая, довольная собой, будто питается моими воплями. Я воздух снова набрал, да как закричу:
— Мышка! Бежала!
Тут в классе и без меня визг поднялся. Даже те, кто уши руками зажимал, через них всё про мышку услышали, с мест повскакивали и к двери рванули, а там толпа учителей их своими воплями встречает.
— Хвостиком махнула, — продолжаю я, но этого уже никто не слышит.
— Мышь! — кричат ребята.
— Мышь? — кричат учителя. — Где она пробежала? Покажи немедленно!
И в этой суматохе никто, кроме меня, не видит, что англичанка давно уже упала и разбилась.
Именно из-за этой незаслуженной двойки и мышиной возни мне досталось от мамы. Анна Жановна нажаловалась ей на меня. Сама бы классная не стала родителям звонить, но другие учителя надавили.
Хотя, я считаю, это было непедагогично! Сам слышал, как англичанка сказала Анне Жановне, будто я такой из-за того, что меня в классе и дома распустили, и вот теперь я дошёл до мышей! Но я такой сам по себе, нет тут ничьей заслуги.
Мама хотела готовить ужин, тут-то ей наша Анна и позвонила. И вместо ужина мы стали готовить мою домашку.
— Уж я за тебя возьмусь! — сказала мама, а рукава у неё уже были закатаны для того, чтобы лепить котлеты из фарша.
Впервые в жизни она влезла в электронный журнал. Как назло, нашла мой пароль! А может, это наша Анна по телефону его подсказала: она нам тоже часто подсказывает, если видит, что сами никак не справляемся. Так что теперь мама знала все задания, которые я по привычке не записал в дневник.
И сказала, что проверит у меня всё досконально! Я понял: если буду сачковать, получу разделочной доской, по которой уже были рассыпаны панировочные сухари. Пришлось делать домашку по-честному.
На завтра задали три номера по математике, а ещё какое-то издевательское упражнение по русскому, где нужно было отгадывать падежи существительных. Я просил маму включить под это дело «Шоу экстрасенсов», но она отказалась. Говорит, будто я должен знать это назубок, как таблицу умножения. Я не стал спорить, иначе пришлось бы признаваться, что таблицу я ни в зуб ногой.
Мама сидела и следила, чтобы я не пропускал ни одного задания. Довольно скоро она поняла, что сам домашку я буду делать до утра, и, скорее всего, не завтрашнего. Тогда мама решила схитрить, она тоже хотела есть, хоть и не признавалась.
Пока я сидел с русским, мама написала для меня все примеры и задачки по математике с решениями прямо в тетради карандашом, а мне сказала лишь обводить
Вот уже вернулся с работы папа и крикнул:
— Что на ужин?
— 32 коробки конфет по 9 килограмм! — крикнула в ответ мама.
— А ещё 36 коробок вафель по 8 килограмм! — добавил я.
— Какие ещё коробки? Вы издеваетесь? Мне их на работе хватает…
Папа заглянул на кухню и увидел маму с закатанными рукавами, разделочную доску, посыпанную сухарями, ноутбук с открытым электронным журналом, мои учебники и тетради… но никаких котлет!
— Ужин ещё не готов? — вскричал оголодавший отец.
— А уроки с сыном кто будет делать? — Мама повысила голос в ответ.
— Четыре года ты с ним уроки не делала, а тут вдруг сподобилась? — взревел папа. — Верно говорят: интернет — это зло! Без электронного журнала мы бы не знали, что Вовке задано, и ужинали сейчас спокойно!
И тут мама решила обидеться. Она всегда обижалась, когда папа правду говорил. Может быть, все женщины так устроены? Наверное, им проще соврать, чтобы было спокойнее. Вот я и врал всегда, будто мне ничего не задано. Или что я всё сам давно сделал.
— И правда, что это я? У ребёнка же отец есть! — Мама подняла на папу оскорблённые глаза. — Или ты просто мимо проходил и заглянул поужинать?
Папа горько усмехнулся, выдвигая вперёд лохматый подбородок. Никто здесь не сомневался, что он собирается задержаться на ночь, тем самым признав отцовские права и обязанности.
Тогда мама продолжила:
— Мы уже почти всё сделали, осталась только физкультура…
— Что? — удивился папа. — По физре теперь тоже домашку задают? У-у-у, какие продвинутые все стали…
Мама развернула к нему электронный журнал, где в графе «физическая культура» было написано: «Утренняя зарядка, закаливание, силовые упражнения».
— Зарядку разрешаю сделать завтра утром, — смилостивилась мама. — Закаливание после ужина. Но силовые упражнения проверь у него немедленно!
А я пока котлеты пожарю.
— Упал — отжался! — скомандовал мне папа.
— Но мы не отжимаемся, мы сейчас на турнике висим… А у нас дома турника нет…
— Отставить разговорчики! — Папа кивнул маме, чтобы та уже жарила котлеты. — Зависать сейчас не время и не место.
Я послушно лёг на живот и с помощью рук попытался оторвать его от пола. Сверху уже понеслись запахи фарша и подсолнечного масла, они укладывались толстым слоем на спину и не давали подняться.
— Ой, как всё у нас запущено! — вздохнул папа. — Мышцы совсем слабые.
— Да какие мышцы, у него даже язык за зубами не держится…
— А чего ты хочешь при таком питании?..
Родители стали радостно ругаться и наконец забыли про меня. Я полежал спокойненько, отдохнул от домашки минут пять, пока не запахло жареным.
— Эй, я уже отжался! — соврал я, но добавил для истины: — Ма, а у тебя котлеты горят!..
Ужин получился с дымком, я пытался выскрести из чёрной зажаренной корки хоть немного мяса, но всё без толку. Тогда я отодвинул угольки на край тарелки, погнавшись вилкой за зелёным горошком.
— Будешь плохо есть — совсем ослабнешь, и с тобой произойдёт то же, что с вашей новенькой, как там её? — Папа задумался, с аппетитом похрустывая котлетой. — Романец?
— Романенко, — подсказала мама, но тут лицо её изменилось. — Что ты такое говоришь! — цыкнула она на папу. — Знаешь, что с ней теперь?
И тут случилось необыкновенное: папа поперхнулся, закашлялся, а потом виновато посмотрел на маму, будто извиняется. Слов таких он никогда в жизни не говорил, не попросил прощения, даже когда привёл с прогулки вместо меня соседского мальчика Витеньку. Мама восстановила семью, сбегав во двор и выменяв меня обратно, а соседская няня всё время трепалась по мобильнику на непонятном языке и вообще ничего не заметила. Но до самого позднего вечера папа смотрел на маму именно так — высшая степень раскаяния!
— А что теперь с Романенко? — испуганно переспросил я.
— Ешь, — сказал папа.
А мама промолчала и даже не посмотрела на меня, чтобы я не прочитал у неё в лице чего-нибудь лишнего, непозволительного. В такие минуты на лбу у неё словно загоралось табло «12+», а мне ещё и одиннадцати не исполнилось. Внутри стало как-то пусто и тоскливо, я пронзил корку котлеты и отправил в рот, чтобы заполнить себя хоть чем-то и перестать бояться.
