Ребенок, психотерапевт и мама

Если ребенка приводят к психотерапевту, мама и ребенок это минимальный круг заинтересованных лиц. В идеале еще папа, братья-сестры, бабушки-дедушки. Хотя бы в какой-то степени. Но мама — главная. Ее связь с ребенком начинается еще до физического воплощения, достигает пика во время беременности и только постепенно уменьшается по ходу взросления. И она — главный участник процесса психотерапии ребенка-дошкольника и младшего школьника. Не ребенок, не психотерапевт, а мама. И, чем раньше мама понимает свою роль в появлении и разрешении проблемы ребенка, тем лучше.

Проблемы, с которыми ребенка приводят к психотерапевту, могут различаться внешне и быть на разном фоне здоровья и типа развития, но сводятся они чаще всего к дезадаптации в социуме — страхам или конфликтам, т. е. проблемам взаимоотношений с другими людьми, даже если приводят ребенка с психосоматическим заболеванием, например, энурезом или бронхиальной астмой. Пока ребенок просто писает в постель, его лечит уролог или невролог, если кашляет и задыхается — пульмонолог и т. д. А как пошел в садик или школу, и там никак не привыкнет к детям, воспитателям и учителям, а маме нужно на работу ходить, ей сообщают, что вообще-то к психологу надо. Или лучше — к психотерапевту.

Т.е. отчасти проблема поздней обращаемости семей за психотерапевтической помощью на совести врачей. Хотя нет, система доступной психотерапевтической помощи была разрушена не врачами. Поздней — в том плане, что быстро снять проблему уже не получится, если ребенок болеет и параллельно дезадаптируется уже несколько лет. Быстро можно помочь, когда под стол ходит — через правильную работу с мамой. Тогда порочный круг болезни, который замыкается в коре головного мозга, легче всего разомкнуть через звено-маму, через решение ее проблем эмоциональной жизни и отношение к ребенку.

Порочный круг это нейросеть, в которой все звенья связаны и бегут друг за другом и подгоняют. Носитель симптома ребенок — одно из звеньев — и прицельная работа с ребенком может быть эффективной, если остальные члены его ближайшей социальной группы хотя бы замедлят свой темп и перестанут делать то, что до сих пор поддерживало стабильность системы. А, в идеале, начинают искать альтернативные способы реакций. Да, при этом семейная система на время перестает работать, как прежде, но, если на кону жизнь и здоровье ребенка, то можно и потерпеть некоторые неудобства. А, главное, надо справиться с комплексном собственной непогрешимости, допустить, что мы все имеем право на ошибку. И мама и ребенок.

Вот пример. Семья из двух человек — мама и сын. Больше — НИКОГО. Т.е. кто-то где-то есть, но отношений нет. Мама верующая, вся в послушании, а сын ни в какую не слушает ее. При том, что в школе в целом вполне управляем. Провожу диагностику ребенка. Оказывается нормальный ребенок с несколько подчеркнутыми упрямством и импульсивностью, т. е. обычный вариант развития для мальчишки этого возраста с активным отношением к жизни. А мама требует послушания, такого же, в котором сама находится.

Она — взрослый человек, добровольно сделавший свой выбор, требует от ребенка, чтобы он слепо повторил ее выбор в своей жизни. А он даже не понимает ее. Она говорит ему: «я люблю тебя» и давит на совесть в очередной раз. Любовь это больно — вот смысл ее двойного послания. Представим себе будущий выбор его спутников жизни. А еще это интервенция, ежедневная и ежечасная, нарушение формирующихся границ личности ребенка.

Сообщаю, что ребенок нормальный, работать надо над отношением к нему. У мамы оскал взглядом:

— Это я не так что-то делаю?

— Так получается. Будем разбираться?

В ответ оскал молчанием. Обиделась, ведь она изо всех сил старается быть лучшей на свете матерью. Чтобы доказать своему бывшему, а, главное, своей маме, что она способна, что она лучше их. Я понимаю это, но уж очень опасно стремление быть лучшей или просто очень хорошей, особенно, единственной. А еще она очень упряма, вцепилась в свою картину мира мертвой хваткой и не ослабит ее ни на минуту. Ребенок похож на нее и защищает свою, какую-никакую картину мира. Мамина сознательная часть (и суперэго) возмущается, а бессознательная — хлопает в ладоши и радуется за сына. Она-то всегда на его стороне. Растет внутренний раскол в маме, растет раскол в ребенке, трещина между парадным и черным ходом, Персоной и Тенью.

Какой выход? Единственный надежный — мама подает сыну пример гибкости взгляда на мир. Это ужасно трудно на самом деле, т. к. концептуализация, создание устойчивой картины мира — это самая сильная и надежная психологическая защита. И основная цель мамы до сих пор была — встроить ребенка в эту непоколебимую картину. Однако, если оказывается, что ребенок имеет виды на собственную картину мира, он сопротивляется и упрямится по каждому ничтожному поводу, и мама достигает ровно противоположного результата.

Если мама верующий человек, то может начать с честной исповеди священнику — о своем постоянном давлении на ребенка, войны с ним. Возможно, батюшка разъяснит разницу между деятельной любовью и насилием и смягчит ее границы обитаемого мира.

Что касается психологии — иногда помогает рациональная терапия — разъяснением (когда сохранено здоровое мышление), иногда — совместная с ребенком абсурдо-терапия в духе К. Чуковского. Хорошо вместе почитать некоторые книжки Г. Остера, которые я считаю одними из лучших инструментами восстановления детско-родительских отношений. «Папамамология» и «Воспитание взрослых». Перед взрывами смеха неспособны устоять довольно прочные картины мира.

Если это не помогает или у мамы проблемы с чувством юмора, возможно, у нее серьезные проблемы с собственной психикой, т. к. чувство юмора это важнейший критерий психического здоровья. Пишу это с горечью, потому что для некоторых родителей любить это значит выделить ребенку угол в своей жизни на своих же условиях. Еще это значит, что в своем детстве они испытали не менее серьезную травму насилием, не обязательно физическим, но, уж точно, моральным и психологическим. И от этого повреждается психика и, в частности, мышление, самой мамы… папы… И без оздоровления этого звена нам не добиться успеха в работе с ребенком. Ведь он снова вернется к маме и в искаженную систему отношений.

Итак, если мама хочет помочь ребенку жить полноценно и осмысленно (это можно даже назвать счастьем), ей нужно согласиться на работу с собственной личностью. Тогда ребенку точно полегчает. Это видно по тем случаям, когда мама начинает с фразы: «Мне кажется, что я делаю что-то не так…» Она уже допускает возможность своей погрешности, а, значит, не будет терзать за это своего ребенка. Там помочь ребенку бывает гораздо легче, чем в выше описанном случае.

Несколько слов о детской душевной травме. Она возникает в отношениях с самыми близкими и значимыми людьми и проявляется в ряде невротических, психосоматических и пограничных расстройств, а иногда служит триггером для развития «больших» психиатрических заболеваний. Некоторые особенности нашей культуры побуждают родителей к повышенной активности внедрения в естественный ход детской жизни и этим зачастую травмируют детей.

Поясню на примере. Одна мамочка, несколько лет прожившая в Италии, рассказала мне о том, что тамошняя детвора носит подгузники практически до школы, а итальянки считают русских мам очень жестокими, требующими от ребенка слишком многого. Конечно, я не собираюсь лить воду на мельницу производителей подгузников и лоббировать легкие выходы для мам. Известны исследования антропологов в племенах, ведущих традиционный образ жизни. Мамы этих народностей настолько плотно включены в эмоциональную жизнь своего ребенка, что улавливают микропризнаки того, что малыш готов к освобождению своего кишечника или мочевого пузыря. Мама просто присаживает малыша на своих руках — так у этих практически нецивилизованных людей очень рано формируются навыки опрятности.

Европейская цивилизация пошла по пути ухода от глубокого эмоционального контакта с ребенком и заменила его использованием материальных достижений. Не может же мама, сидящая в телефоне, улавливать какие-то микросигналы своего ребенка. Проще надеть памперс. Или прицепить к ребенку на ночь электронную штуку — энурезный будильник. Но еще хуже — слишком рано залечить ребенка, запугать его врачами, процедурами, горшками и унитазами, вызвать в нем реакцию протеста на всякое ваше последующее вторжение в его организм и жизнь. Это, к сожалению, происходит достаточно часто. Достаточно, чтобы армия психологов множилась без особой пользы для здорового развития детей.

Иногда приходится прибегать к насилию во имя спасения жизни, но во всех других случаях это недопустимо. Просто потому, что утраченное доверие к маме, которая не защитила от боли и страха, потом может превратиться в базовое недоверие ко всему миру. И снова мы приходим к маме и ее жизненной позиции.

Мама виновата? Не в этом дело. Чувство вины играет роль пускового механизма для начала поиска пути решения проблемы. И, как только мама на этом пути, уже пытается понять, какова ее доля участия в происхождении симптома, чувство вины должно уступить свое место процессу познания и деятельной любви.

Что такое деятельная любовь? Это сначала любовь, а потом действие после тщательной проверки на собственной шкуре. Когда я была молодой мамой с первым ребенком, мне соседка подсказала, что выводить сопли лучше всего редькой с медом. Но не сказала, как. Я, недолго думая, натерла редьку, выжала сок и в равных долях смешала с медом. Подошла к ребенку с пипеткой, и тут меня что-то остановило. Я направила пипетку в собственную ноздрю — и потом долго бегала «по стенам и потолку». Это было невыносимо больно. Как я тогда благодарила… не знаю, кого или что, за то, что проверила лекарство сначала на себе. Потом уже узнала, что в редьке надо вырезать отверстие, в которое кладется мед, и он вытягивает в себя столько сока, сколько нужно.

Вот и маме нужно быть таким медом, который знает, сколько редьки не повредит ее ребенку. А психотерапевт обязан всемерно помочь ей, уделить ее проблемам необходимое время, возможно, сумев замотивировать на прохождение личной терапии у другого, «взрослого», специалиста.