Россия — для грустных?

Вторая серия советской экранизации «Идиота» Достоевского так и не была снята. Актёры чувствовали, что у них появляются проблемы с психикой.

Иностранцы избегают русской литературы, ведь она — слишком серьезная.

«Все русские в депрессии». «Страданием своим русский народ как бы наслаждается».

Однажды, помню, на занятии по истории обсуждали с учителем невероятную тягу нашего народа к жертвенности, полной самоотдаче и смирению, даже когда становится страшно. Тоска — не временное состояние души. Постоянное. Без неё немыслимо само существование России в её уникальном облике. Наши слова, наши песни и наша музыка — с оттенком грусти, наши выражения — как абстрактные чувства, понять которые в полной мере дано лишь нам самим. И это «дано» — проклятие или благословление? Несчастье всего русского народа или особый путь? Куда несётся птица-тройка?

Культ страдания в культуре России удивителен. Как Фёдор Михайлович завещал — «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием», так и живём. Эта особенность перестала быть только культурной, очень давно она — психологическая. Нас не убеждают с детства, что чувствовать тоску — наше наследие. Мы и сами понимаем это, когда сверху нависает тяжелое небо, когда редкое солнце, загороженное серыми хрущёвками, не добирается до наших окон. Мы чувствуем «своё родное» в тёмных дворах со скрипящими качелями, в маленьких кухнях с единственным светом конфорки, закипающим чайником и переполненной пепельницей на потрескавшемся деревянном подоконнике. И не чувствуем его в квартирах, похожих на каталог Икеи. Нам откликаются фотографии далеких деревень, в которых мы никогда не были.

Пока одни мирятся с нескончаемой тоской, другие ищут причину, в надежде найти и лекарство. И кого или что нам выгоднее винить в своём несчастье?

Есть мнение, что феномен чисто русского смирения с нами со времен Золотой Орды. Больше двухсот лет предки терпели рабское положение. Ну как терпели. Иного выхода не было. Не долго ждали, как появился Иван Грозный со своей опричниной. И не всем крестьянам везло с хозяевами, даже после отмены крепостного права, когда ничего не поменялось. Простого народа всегда больше тех, кто им управляет. Именно простой народ и создавал русское мировоззрение — на него смотрели писатели, поэты, художники. И если жилось ему не очень круто, то позитивным вайбам в культуре взяться неоткуда.

Ещё историки обвиняют погоду. Девять месяцев радости, то есть вьюг, снега и холода, на пользу точно не пошли. Тут и видно отличие от западной поэзии. Песни и музыка у них веселее и радостнее, ведь быть счастливее под солнцем у моря в тени виноградников — чуть-чуть проще. Холод, тоска и необъятные территории делали людей жёстче, пессимистичнее, сдержаннее. И хотя сами крестьяне, возможно, не испытывали весь этот спектр эмоций, одиночество и мрачность русских земель находили место в сердцах интеллигенции — и хотя у Достоевского Петербург, а у Шолохова Дон, теперь ясно, откуда в нас эта грусть.

Мы можем закрывать глаза и улыбаться под Дуа Липу или смотреть клишированные, иногда смешные американские комедии, и испытывать внезапно нахлынувшую тоску. Мы можем уплыть далеко за океан, где вечное солнце, и скучать по русской зиме. Да, мы можем попытаться убежать, но от «своего особенного» видения мира нам точно не скрыться. И разве это плохо?

Получилось так, что, когда одни видят жизнь, созданной только для радостей, у нас получается видеть её другой — одинаково ценной и в горе, и в радости. У России был и есть нелегкий путь. И для нас он — особый. А особый потому, что научил нас и в темноте находить свет.

Пусть наша литература не для всех, но то, что она ломает, срастается ещё крепче. Россия — не для грустных, классика — не депрессивная. Она — другая. Неприятно реалистичная. Тихая, вдумчивая, спокойная и обжигающая. Смотрящая на человека близко. Такая же, как и мы.

И разве это — плохо?