Материнская агрессия: родом из детства

Предисловие

Когда мы слышим о родительской агрессии, чаще всего представляем типичную токсичную семью, в которой родители злоупотребляют алкоголем или наркотиками, психически неуравновешенны и обладают прочими характеристиками согласно всем известному списку, закрепленному за социально осуждаемыми категориями граждан. И зачастую, когда мы узнаем о случаях насилия над детьми в таких семьях, они не являются для нас чем-то особенным, а, как ни больно об этом говорить, скорее само собой разумеющимся. Они не вызывают у нас сильных эмоций отторжения. Насилие является своего рода неизменным атрибутом подобных семей. Чаще всего передается из поколения в поколение и считается нормой: дети с онемевшими чувствами вырастают и делают со своими детьми то, что делали с ними их родители.

Может ли иметь место материнская агрессия в социально благополучной семье? В той семье, где чувства еще живы, где они взращиваются, где детей любят? К сожалению, да. Пусть она случается не постоянно, но она может присутствовать.

Будет ли она вызывать осуждение у окружающих? В большинстве случаев — да.

Возникает вопрос: Почему? Почему общество находит оправдание действительно токсичным матерям: «Ну, она выпивает», «У нее c головой не то», а вторых клеймит: «Мы от тебя такого не ожидали!»

Давайте попробуем разобраться, какая история стоит за этими вспышками агрессии, какая детская судьба, какая боль? Что чувствует мать в тот момент, когда совершает действие? Насколько может быть страшной и изматывающей такая ситуация именно для нее?

********

Маленькая девочка. Она стоит посреди комнаты. Этот крохотный беззащитный зайчик с длинными косичками. Ей на вид чуть больше четырех лет. Ее глаза полны слез. Лицо выражает недоумение. Она растеряна. Потерялась где-то в параллельном пространстве, совсем одна перед своим непониманием ситуации. Такая маленькая крупиночка в бешеном урагане. Нет, она не кричит, а просто машинально повторяет: «Мама, мама, мамочка не надо! Мне больно, мамочка!»

А рядом — нет, не мать. Это невозможно. Эта женщина, взбешённая, неконтролирующая себя, нет, она не может быть ее мамой!

И тем не менее это она. Она бьет ребенка. Раз, два, три… в тон пульсирующей в висках крови. Бьет, не отдавая себе отчета в том, что творит. Нервное дыхание, выпученные глаза, крепко сжатые зубы, безжалостно искривившийся рот. Потом что-то кричит, хватает, трясет ребенка и опять бьет. Бьет до тех пор, пока рука не устает. Покамест она не тяжелеет так, что ее становится трудно поднимать.

Она тоже где-то в параллельной реальности. Видит перед собой не ребенка, которого ждала и носила под сердцем, а маленького звереныша, нарушающего безмятежность, ставящего под сомнение ее родительское достоинство. Ее взгляд затуманен. Она знает только одно: «Надо бить, бить, бить! И еще, и еще, и еще.»

И вдруг в какой-то момент рука тяжелеет. Женщина устало падает на пол. Съезжает по стене, изнеможенная своей злостью. С ее глаз постепенно сходит пелена. Она видит собственного ребенка, его полные слез глаза, искривленное болью лицо и ротик.

К ней приходит осознание.

Это возвращение к реальности подобно пытке. Ей хочется биться головой о стену, о дверь, о что угодно, лишь бы это было неправдой! Лишь бы кто-нибудь несколько минут назад, «до того, как», привел ее в чувство, не дал ей сотворить то, что теперь будет грызть ее до изнеможения, до потери самоуважения, до осознания своего ничтожества.

Если бы четырехлетняя девочка могла рассуждать по-взрослому, она бы сказала в этот момент: «Мама, почему ты бьешь меня? Что я сделала такого, что ты из нежной и ласковой превратилась в неуправляемую и безжалостную? Не послушалась? Разлила? Разбила? Сделала что-то, что заставило лопнуть твое терпение? Совершила то, за что ты готова разрушить наши отношения доверия?

Да, я такая. И ты была такой. И все мы такие были, есть и будем. Непослушание — это естественный процесс эволюции, и взрослые не в силах его изменить,. как бы ни били.»

Если бы четырехлетняя девочка могла проанализировать ситуацию по-взрослому, она бы сказала в этот момент: «Да, я понимаю и сочувствую тебе, моя маленькая бедная мама. Твой отец бил тебя. Бил беспощадно солдатским ремнем. По спине, по рукам, по лицу… Бил „за дело“ и просто так, чтобы бить. Свирепо и хладнокровно. А ты, как маленькая собачонка, безмолвно скулила, глотая слезы. И сквозь их пелену видела, как рука жестоко поднималась и опускалась, поднималась и опускалась до бесконечности, на правах вседозволенности. А потом молча зализывала раны, спрятавшись в угол.Тебя никто не защищал. Твоих слез никто не видел. Но ты видишь мои…»

Если бы четырехлетняя девочка могла оценить ситуацию по-взрослому, она бы сказала в этот момент: «Я понимаю, как тебе сейчас тяжело. Не твоя вина, что в тебе живет одинокая раненая девочка, бунтующая каждый раз, когда я отказываюсь слушаться. Ей не было разрешено неповиновение. У нее не было другого детства. Она не знает других методов. Но я люблю тебя и обнимаю ее.»

Если бы четырехлетняя девочка могла понять, как взрослый… Но у нее мир рухнул под ногами, и она просто смотрит своими огромными глазами, полными слез, и повторяет: «Мама, мамочка!»