«В правой рученьке рай, в левой рученьке ад». Ровно 80 лет назад ушла из жизни Марина Цветаева.

Восемьдесят лет назад, в последние дни лета 1941 года, группа эвакуированных москвичей и ленинградцев прибыла в маленький город Елабуга на берегу Камы. Среди них была Марина Цветаева с сыном Георгием. Немногие свидетели описывали ее состояние как крайне подавленное, а лицо — безжизненное и измученное. После нескольких дней тщетных поисков работы, 31 августа, поэтесса добровольно уйдет из жизни. Уже на следующий год ее могила будет утеряна — простой деревянный крест, по одной из версий могли украсть морозной зимой на растоп печи — и место захоронения великой поэтессы до сих пор не установлено. К восьмидесятилетию со дня смерти Марины Цветаевой команда студии подростковой журналистики «Восьмая школа» сделала фильм, в котором попыталась восстановить хронологию последних дней поэтессы в Елабуге — наверное, самого загадочного периода ее жизни.

Петропавловское кладбище в городе Елабуга мало чем отличается от любого провинциального кладбища России. Разве что братские могилы пленных немцев, огороженные на больших участках, привлекают здесь внимание. В остальном же картина самая обычная: советские металлические тумбы, деревянные кресты, гранитные памятники девяностых и двухтысячных. Но на самом деле у этого кладбища есть большая тайна — и она находится в его южной части. Где-то там, в неизвестном месте, похоронена Марина Цветаева.

Исследователи уже много лет бьются над загадкой ее могилы. Точное место до сих пор не установлено. Массивный памятник находится на примерном месте — его поставили в 1970 году, спустя 29 лет после смерти поэтессы. Десятью годами ранее Анастасия, младшая сестра Марины, поставила там крест возле раздвоенной сосны — и сейчас это место считается наиболее реальным вариантом.

Почему же информация о могиле Цветаевой утрачена? Во-первых, о свидетелях похорон почти ничего не известно. Кто провожал Марину Ивановну в последний путь, сколько их было, кем они служили — не известно. Когда в Елабугу в 1960 году приехала Анастасия Цветаева, вероятных свидетелей в живых уже не было. Единственный человек, о присутствии которого на похоронах мы знаем точно — сын Цветаевой, Георгий — погиб в 1944 году под Витебском.

Марина Цветаева добровольно ушла из жизни 31 августа 1941 года — в последний день лета. 2 сентября ее похоронили без почестей и ритуалов, а на могиле поставили простой деревянный крест. Этот крест исчезнет уже к зиме 1941 года. По одной версии, его украли в морозные дни для того, чтобы растопить печь — в военные годы за это не наказывали, ведь валить лес было запрещено в столь трудные времена. По другой версии, крест уничтожили сотрудники НКВД, так как Цветаева была известна как жена врага народа и бывшая эмигрантка. И, наконец, третья версия в том, что крест убрали верующие, так как Цветаева ушла из жизни по своей воле.

Сейчас к этому памятнику регулярно приезжают туристы, которых в Елабуге всегда очень много. Этот город находится в самом сердце Татарстана, на берегу Камы. В исторической части — церкви, купеческие дома, и, конечно же, музеи. По другую сторону Елабуги — одна из лучших экономических зон России, где совсем недавно открылся завод по производству автомобилей Aurus. Елабугу окружают прекрасные хвойные леса и заливные луга, которыми вдохновлялся Иван Иванович Шишкин — он, кстати, родился в Елабуге. Но когда речь заходит о Марине Цветаевой, то Елабуга предстает в мрачном свете. Точно так же, как Пятигорск обретет славу места, где погиб Лермонтов, Елабуга станет городом, где ушла из жизни Марина Цветаева.

В первые месяцы войны, когда Цветаева была в Москве, ее состояние многие очевидцы описывали как напряженное и подавленное. Причин было достаточно и до 22 июня — ее муж Сергей и дочь Ариадна арестованы, сестра Анастасия уже четвертый год отбывает срок в лагере. Нападение Германии на СССР Цветаева восприняла как глобальную катастрофу, ее любимые Чехословакия и Франция быстро пали под натиском нацистов, и ей уже кажется, что скоро враг доберется и до ее родной Москвы. В те дни Марина Ивановна мечется в сомнениях — бежать из столицы или же оставаться? Если бежать, то куда? С кем? Ее единственный сын Георгий совсем не уделяет внимания матери. Вечерами гуляет со своей знакомой девятиклассницей, а во время налетов иногда дежурит на крыше. Эти дежурства — чуть ли не главное, что заставляет Цветаеву торопиться с отъездом: она страшно боится за сына.

Марина Ивановна принимает решение об отъезде впопыхах, ни с кем не советуясь. Нина Гордон вспоминает, что накануне отъезда Цветаева была как пружина — нервная, резкая, быстрая. Глаза блестящие, бегающие, отсутствующие. Она не взяла официального документа о том, что эвакуируется, у нее практически нет вещей на продажу, а денег всего 600 рублей. То есть, решение абсолютно спонтанное.

Итак, наша цепочка следов начинается 8 августа. Цветаева вместе с сыном отплывает с Речного вокзала на пароходе «Александр Пирогов». Он делает остановку в Горьком — это нынешний Нижний Новгород — и затем идет до Казани. Там она пересаживается на пароход «Чувашская республика», который идет по Каме. Дорога от Москвы до Елабуги занимает десять дней.

На пароходе Цветаева начинает понимать, что поторопилась с решением. Денег у нее очень мало, и ей приходится есть одну порцию супа на двоих с сыном. Но зато она знакомится с несколькими писательскими женами, которые тоже эвакуируются из Москвы. Одну из них зовут Флора Лейтес. Она советует Марине Ивановне выйти в Чистополе, а в Елабугу не ехать. Дело в том, что в Чистополе есть много работы, там живет поэт Асеев, семья Пастернака и других литераторов, и в этой компании ей будет легче.

Но выйти в Чистополе ей не удается. Город был уже переполнен эвакуированными, все эшелоны отправляются дальше по Каме, и сойти на берег имеют право только те, у кого в городе есть родственники. Цветаевой не остается другого выхода — только Елабуга.

На елабужский берег Марина Ивановна выходит 17 августа 1941 года. Она в разбитом и угнетенном состоянии. Может быть, на интуитивном уровне она чувствует, что идет по земле, в которой будет похоронена спустя две недели. В этом городе она не напишет ни одного стихотворения. Здесь она найдет свое последнее пристанище.

Вместе с сыном и другими эвакуированными, она пешком отправляется в сторону города. Там ей должны выделить временное жилье в здании библиотечного техникума. Дорога очень длинная и тягостная. На холмистых пыльных улицах расползающиеся не то избушки, не то сараи. Заборы — кривые, косые, серее серого. Весь город похож на одинокую улицу на пригорке — с тремя соборами, цепочкой купеческих особняков, в которых горсовет, библиотека, НКВД, дом культуры. На горе над Елабугой — Чертово городище. Его когда-то поставили на высоком берегу Камы волжские булгары.

На перекрестке улиц Карла Маркса и Маленкова — это нынешние Казанская и Спасская — находится здание библиотечного техникума. Сюда временно заселяют эвакуированных. Марина Ивановна жила в одной из его комнат, смотрела в одно из этих окон. Но в какое именно — неизвестно.

В этот же день поэтесса отправляет телеграмму Флоре Лейтес в Чистополь. Это говорит о том, что Цветаева уже после прибытия твердо намерена уехать из Елабуги и прорваться в Чистополь. В то же время она не может найти себе покоя от тяжелых мыслей — что они будут есть, когда закончатся припасы из Москвы и распроданы вещи? Где искать работу в этом крошечном городке?

19 августа Марине Ивановне находят новое жилье — оно и станет последним в ее жизни. Это простой бревенчатый дом, принадлежащий семье Бродельщиковых. За помощь «свыше» принять это никак нельзя, настолько жалка здесь крошечная комнатка, в которой поселяются мать и сын. В комнатке всего метров шесть, перегородка, отделяющая комнатку от хозяйской горницы, не доходит до потолка, вместо двери — занавеска. Согласиться на такое жилье можно было разве что от невыносимой усталости — или при уверенности, что жить здесь придется совсем недолго.

Возможно, в тот же самый день — 19 августа — Марина Ивановна снова берется за поиски работы. Хозяйка дома вспоминала, что Цветаевой почти никогда не было дома. Известно, что она бывала в отделе образования, в педагогическом институте и несколько раз в детской библиотеке.

Что касается поисков работы, то в нашей истории появляется большое противоречие. Со слов Сикорской (еще одной эвакуированной, с которой Цветаева познакомилась на пароходе), Марина Ивановна отказывалась идти в горсовет и искать работу. «Не умею работать. Если поступлю — сейчас же все перепутаю. Ничего не понимаю в канцелярии, все перепутаю со страху». Да, Цветаева осознала свою неспособность к кабинетной работе еще в 1919 году, когда работала в комитете по делам национальностей. Также она признавала, что никогда не справится с работой воспитателя в детском саду. Сикорская также пишет: «Все уговоры пойти в горсовет не помогли»

Однако, Георгий пишет в своем дневнике, что его мать все же была в горсовете. Кроме этого, вспомним слова Бродельщиковой: «её постоянно не было дома». В дневнике Мура сказано, что 20 августа она посетила горсовет, и для нее там нет никакой работы, кроме переводчицы с немецкого языка в НКВД.

Это тоже сомнительное утверждение. НКВД не мог просто так предложить работу без специальной подготовки. Да и с такой биографией, как у Цветаевой, это было исключено. Подбор кадров всегда согласовывался специальными распоряжениями НКВД Татарии, и горсовет Елабуги не имел полномочий направлять туда сотрудников.

Итак, Сикорская утверждает, что Цветаева отказывалась идти в горсовет, Мур пишет, что она там была 20 августа. Кому верить? Возможны две версии — она пошла туда тайком от Сикорской, или же ушла в другое место, о котором ничего не сказала. Если верить второму варианту, то Цветаева вместо Горсовета могла быть в отделении Елабужского НКВД. И туда ее, скорее всего, вызвали.

Чем была Марина Ивановна интересна для Елабужского НКВД? Подумайте сами — в тихом, сонном городке вдруг объявляется бывшая белоэмигрантка, у которой сидит вся семья да плюс к тому муж воевал в Белой армии. И имеется сын — единственный из семьи, оставшийся рядом. Такая уязвимость — находка. Широкий простор для увещеваний, угроз и шантажа.

Но с другой стороны, зачем она была им нужна? Доносить ей не на кого, полезного сообщить ничего не может. Варианты разные — и «производственный план». И любопытство. И желание припугнуть, лишний раз получая удовольствие от сознания вседозволенности. И прямое указание из Москвы. И просто: почему бы нет? Биография уж очень подходящая.

Среди елабужских старожилов нашлось несколько свидетелей еще живой Цветаевой. И почти все они отмечали одну деталь в ее внешности.

Например, Тамара Петровна Краснова, тогда молодая девушка, увидела Цветаеву посреди базара. Что это именно она, сообразила много лет спустя, когда ей в руки попалась книга с портретом Марины Ивановны: «Чувство было совершенно отчетливое: это ее я тогда видела!» А запомнила она эту необычную женщину потому, что нельзя было не обратить на нее внимания: стоя посреди базара в каком-то жакетике, из-под которого виден был фартук, она сердито разговаривала с красивым подростком-сыном по-французски. Женщина курила, и жест, каким она сбрасывала пепел, тоже запомнился — он показался Тамаре Петровне красивым. Сын отвечал женщине тоже сердито, на том же языке; потом побежал куда-то, видимо по просьбе матери. Пара была ни на кого не похожа, потому надолго и запомнилась. А еще необычным было лицо этой женщины: будто вырезанное из кости и предельно измученное. Такое, будто у нее только что случилось большое горе.

Измученное лицо вспоминали практически все, кто видел Цветаеву даже мельком. Еще один свидетель нашелся 50 лет спустя, в 1991 году. Он назвал себя Алексеем Ивановичем Сизовым. В начале войны молодым пареньком он преподавал физкультуру и военное дело в елабужском педучилище. И в конце лета 1941 года встретил во дворе училища женщину с усталым, измученным лицом. Она спросила его, местный ли он, и, услышав утвердительный ответ, попросила помочь найти комнату для нее и ее сына. Сизов понял, что перед ним эвакуированная, и посоветовал обратиться в горсовет — там занимались расселением приехавших. Но женщина ответила: «У нас уже есть комната, но я бы хотела переехать. С хозяйкой мы не поладили…» Узнав, где именно поселилась приезжая и кто ее хозяйка, Сизов подумал про себя, что с Анастасией Ивановной Бродельщиковой и в самом деле поладить непросто — характер у нее жесткий.

Как вспоминает Сизов, через два-три дня он находит дом для Цветаевой. Точную дату он назвать не может, ведь спустя полвека такие детали быстро уходят из головы. Вероятно, это было с 20 по 24 августа. Построим такую цепочку: Марина Ивановна заселяется к Бродельщиковым 19-го августа. Чтобы понять, что она не ладит с хозяйкой, ей нужно прожить с ней ну хотя бы день. Вероятно, Сизова она встречает 20-го или 21-го, говорит ему о намерении сменить жилье, и он справляется за те самые 2-3 дня. Впрочем, Цветаеву в новый дом отказываются заселять, мотивируя это тем, что у нее нет пайка, и она, к тому же, белогвардейка. Причина для провинции вполне достаточная, чтобы вызвать недружелюбное чувство.

Сама же Цветаева тоже не желала понравиться кому-либо. Уж очень была молчалива, о себе ничего не рассказывала, а это для российского простого человека нередко означает «гордыню». «Только курит и молчит» — даже сидя рядом с хозяйкой на крылечке дома. Впрочем, одну фразу, на крылечке как раз и произнесенную, Бродельщикова запомнила — для нас очень важную. Мимо дома вечерами маршировали красноармейцы, проходившие в городе военную подготовку. И у Цветаевой однажды срывается: «Такие победные песни поют, а он все идет и идет…».

24 августа Марина Ивановна возвращается на пристань. Она отплывает в Чистополь. Мотивы более чем ясны — в Елабуге ей страшно, особенно после вызова в НКВД, здесь ей все кажется враждебным, никто не поддержит и не успокоит. Оказаться в такой ситуации для столь измученного человека как Цветаева — катастрофа. Ей была нужна опора, В Чистополе же есть Асеев, семья Пастернака, да и шансы найти работу куда выше.

Чистопольские ночи Цветаева проводит в здании педагогического училища, превращенного в общежитие эвакуированных. С 25-го на 26-е она ночует в комнате Валерии Навашиной (тогда она была женой Паустовского), с 26-го на 27-е — в комнате, где жила дочь Веры Инбер Жанна Гаузнер, Марина Ивановна немного знала ее по Парижу.

Почти все, кто видел Цветаеву в Чистополе, отмечали мертвенную застылость в ее облике. В воспоминаниях Флоры Лейтес, Марине Ивановне трудно было смотреть в глаза — такой безысходностью был полон ее взгляд. Там же она знакомится с дочерью Корнея Чуковского, Лидией. Марина Ивановна говорит ей приветливые слова. Но они, как пишет Чуковская, «не сопровождались, однако, приветливой улыбкой. Вообще никакой улыбкой — ни глаз, ни губ. Ни искусственно светской, ни искренне радующейся. Произнесла она свое любезное приветствие голосом без звука, фразами без интонаций».

26 августа в горсовете Чистополя проходит обсуждение по поводу заселения Цветаевой. Саму Марину Ивановну там уже выслушали, теперь она удалена в коридор и ждет решения. «Сейчас решается моя судьба, — проговорила она. — Если меня откажутся прописать в Чистополе, я умру. Брошусь в Каму».

Но решение было положительным, и никакого повода бросаться в Каму не оказалось. Цветаева может хоть сейчас идти подыскивать себе жилье — это не слишком сложно, и как только его найдет, все будет окончательно подписано, она может переезжать.

Казалось бы, все складывается в лучшую сторону. Но мнение Марины Ивановны вдруг резко меняется. Теперь она начинает сомневаться — а стоит ли ей перебираться в Чистополь? Чуковская вспоминает, что Марина Ивановна уже на выходе из горсовета сказала ей: «А стоит ли искать работу? Все равно ничего не найду. Лучше уж я сразу отступлюсь и уеду в Елабугу. Если и найду комнату, мне не дадут работы. Мне не на что будет жить».

Чуковская приводит Марину Ивановну к своим новым друзьям Шнейдерам. Выясняется, что здесь знают и любят ее стихи и искренне рады ей самой. После чая и разговоров Цветаева читает «Тоску по родине». Кажется, она немного отстранилась от ужаса, который носит в себе. Попав в живую атмосферу милого дома, она распрямляется. Чуковская пишет: «Марина Ивановна менялась на глазах. Серые щеки обретали цвет. Глаза из желтых превращались в зеленые. Напившись чаю, она пересела на колченогий диван и закурила. Сидя очень прямо, с интересом вглядывалась в новые лица. <…> С каждой минутой она становилась моложе…»

Чистопольские свидетели Цветаевой вспоминают еще одну подробность: у нее сильно болели ноги. Согрели воду, и в комнате, где жила Жанна Гаузнер и семья Натальи Соколовой, Марина Ивановна сидела на скамеечке, опустив ноги в таз и низко склонив голову…

27 августа Марина Ивановна возвращается в Елабугу. Какое у нее было состояние? Сикорская пишет Ариадне — дочери Цветаевой — что она вернулась окрыленная и обнадеженная. Этому вряд ли можно верить, так как самой Сикорской в городе уже не было. А вот хозяйка дома, Бродельщикова, лично видела Цветаеву, и сказала, что она была поникшая и подавленная.

Но на следующий день после возвращения матери в дневнике Мура появляется запись о том, что решение принято: завтра, то есть 30-го, они переезжают в Чистополь! Решение кажется слишком уж стремительным. Но легко догадаться, что сам Мур страстно хотел уехать из Елабуги как можно скорее. Какие бы отрезвляющие подробности ни рассказала о Чистополе Марина Ивановна, сын уверен был, что хуже Елабуги ничего уже быть не может.

И вот в доме на улице Ворошилова появляется юная Нина Броведовская. Она только что приехала из того же Чистополя. Возможно даже, что ехали они с Цветаевой на одном и том же пароходе. Нина была из Пскова, в Чистополе они с матерью оказались случайно, и им там очень не понравилось. Самостоятельная и энергичная, Нина отправилась в недалекую Елабугу — оглядеться и поискать жилье, если там покажется лучше. Сразу по приезде ей назвали адрес Бродельщиковых. Там, сказали ей, еще живет какая-то эвакуированная учительница, но собирается оттуда съезжать, что-то ее не устраивает. Фамилию хозяев Нина запомнила (правда, неточно — как Бродельниковых) из-за того, что она перекликалась немного с ее собственной: Броведовская. Запомнила она и дату своего приезда в Елабугу — 28 августа. Это был день рождения ее двоюродного брата, и Нина отправила уже из Елабуги письмо матери, напоминая ей, как ровно год назад брат приезжал к ним в Псков и они его поздравляли.

В доме Бродельщиковых Нина застала как раз «учительницу», больше никого не было. Судя по ряду деталей, которые можно высчитать, это было 29 или 30 августа.

Итак, когда Нина пришла в указанный дом, ее встретила как раз та квартирантка, которую назвали почему-то учительницей. Имени ее Нина, естественно, не спросила. Одета «учительница» была странно: на ней было что-то вроде фланелевого халата, а ноги укутаны в какие-то толстые обмотки. Эти укутанные ноги наталкивают на мысль, что горячую ножную ванну принимала Цветаева в канун отъезда из Чистополя не от простой усталости. Боли в ногах, видимо, продолжались.

Почему же не состоялся отъезд в Чистополь 30-го числа? Может быть, просто потому, что ни в тот день, ни в ближайшие не оказалось пароходного рейса на Чистополь. Они были тогда нерегулярными.

Но вот еще одна запись в дневнике Мура: 30-го упомянуты две «литературные дамы» — Ржановская и Саконская, из бывших попутчиц по пароходу. Они обсуждали с Цветаевой вопрос о переезде в Чистополь. Именно они, пишет Мур, отговорили Марину Ивановну уезжать. Они считали, что раз там, в Чистополе, нет ничего определенного, то можно и в Елабуге найти работу.

И Цветаева находит силы сделать последнюю попытку вытащить себя и сына из болота безнадежности. Она идет — на больных ногах! — в пригород Елабуги, в овощной совхоз: там, сказали ей, можно договориться о заработке. Идет — и предлагает председателю совхоза свои услуги: вести переписку, оформлять какие-нибудь бумаги.

— У нас все грамотные! — отрезает председатель.

Когда до председателя дойдет слух о том, что в Елабуге погибла та самая, которая приходила к нему днем ранее, он расскажет, что оставил для нее 50 рублей на столе, просто чтобы не отпускать ни с чем. Но она ушла, оставив деньги на столе.

Работу Цветаева все же находит — правда, мы не можем установить, было ли это до или после поездки в Чистополь. Она ненадолго устроилась судомойкой. Об этом рассказала официантка елабужского ресторанчика, что на улице Карла Маркса, в здании суда. Она услышала разговор своих знакомых клиентов за столиком и вмешалась:

— А я ее видела, эту вашу эвакуированную. Она ведь у нас судомойкой приходила работать. Да только полдня и проработала. Тяжело ей стало, ушла. Больше и не появлялась…

Так что если и в Чистополе ей «светила» только роль судомойки, пусть даже в столовой для писательских детей и жен, стоило ли переезжать?

Вечером 30 августа между Цветаевой и сыном происходит ссора. Ссора ли то была или просто очередное объяснение с упреками со стороны Мура — никто уже и никогда не скажет; говорили они между собой по-французски, смысла речей хозяева понять не могли.

В последние дни августа, когда силы матери на исходе, а ее душевное напряжение усугубляется физическим недомоганием, раздосадованный новой отсрочкой отъезда шестнадцатилетний подросток не находит в себе ни единой капли сочувствия. Он зол и жесток. В его дневнике 30 августа появляется запись: «Мать как вертушка совершенно не знает, оставаться ей здесь или переезжать в Ч. Она пробует добиться от меня „решающего слова“, но я отказываюсь это „решающее слово“ произнести, потому что не хочу, чтобы ответственность за грубые ошибки матери падала на меня».

Не пройдет и суток после этой записи, как его подкосятся, и он сядет прямо в дорожную пыль, услышав от хозяйки дома о том, что матери уже нет в живых…

Источники:

— Ирма Кудрова, «Путь комет»

— дневники Георгия Эфрона