«Человек в футляре» из «Педагогики в футляре»

Таганрогская арифметика

В одной мужской классической гимназии, одного южного провинциального городка учился парень по имени Антон, отпрыск мелкого местного лавочника. Учеником он был слабым, да что там, по местным меркам, попросту никудышным. Судите сами. Дважды был оставлен на второй год: в третьем классе провалил географию с арифметикой, в пятом — греческий язык. Да и по русской словесности дела шли ни шатко ни валко. Да уж! В Таганроге учили строго. Педагоги, как на подбор: бородачи и усачи, нашпигованные образованием, сдобренные гонором, вдалбливали ученикам свои дисциплины, как плотник гвозди. Нет бы посмотреть картину Ге 1863 года «Тайная вечеря». Тем более на Совете Академии художеств ее высоко оценили статусные люди, такие же статусные, как профессора в Таганроге, и присвоили ее автору звание профессора исторической живописи. Само полотно было приобретено императором Александром II для музея Академии художеств.

Что бы увидели таганрогские педагоги в «Тайной вечере»? А на ней Спаситель горюет, зная, что теряет своего ученика, который предаст его. Вот каково отношение к ученику! И никакой чопорности, гордыни, самовлюбленности и «индюшатничества»…

Учили одному, а выучился другому

Талант, что горная река, препятствий не признает. Страшен был в старой России Цербер образования, следил за соблюдением муштры, любил показуху, чем способствовал развитию у некоторых учеников воображения, переселившего наиболее запомнившихся персонажей из жизни в произведения.

В рассказе «Человек в футляре» Чехов словами Иван Иваныча выскажется о гимназии так: «Это не храм науки, а управа благочиния, где кислятиной воняет, как в полицейской будке».

Кстати, единственным зеленым островком в образцово-показательной пучине головотяпства и покорности таганрогской гимназии оказался учитель Закона божьего Покровский. В моменты, когда око надзирателя, подглядывавшего в окошко кабинета катилось к другим дверям — учитель Закона божьего рассказывал своим ученикам о Чернышевском и Щедрине, Шиллере и Шекспире. И было что-то гусарское в этой бородатой щедрой душе. И были замечательны его прозвища, присвоенные ученикам. И среди них «Антоша Чехонте», возникшее при раскрытии журнала, на одном из опросов.

«Пестрые рассказы» от Антоши Чехонте

Пройдут годы и Чехов пришлет Покровскому свою книгу «Пестрые рассказы», где на обложке будет напечатано «Антоша Чехонте». Успели ли в своей скудной жизни горе-педагоги сего «почтеннейшего заведения» найти себя в рассказах «Человек в футляре», «Толстый и тонкий», «Хамелеон»? Успели ли поблагодарить судьбу, что им выпало счастье ставить двойки Чехову по русской словесности, да мало того, оглашать «приговор бездарности»?

В конце 19 века географ глобус еще не пропил!

Пройдут годы и Антон Павлович наденет пенсне, сядет за письменный стол. В который раз вспомнит годы своего обучения. Не прояви тот педантичный географ своего «педантства» — не было б глядишь, ни «Учителя словесности» — ни «Человека в футляре».

Он перечитает свое школьное сочинение «Киргизы», удивится: «Я бы и сейчас не написал лучше», и примется писать.

На нем парадный костюм. В нем удобнее управлять партитурой нового рассказа. Взмахнуть дирижерской палочкой и поймать ускользающую черту характера героя, заставить звучать сокрытую деталь… Ведь скоро отправляться в Декорационную мастерскую Частной оперы — угостить молодых художников свежеиспеченным рассказом.

«Коворкингом» Антон Павлович тоже баловался…

После тяжелой, напряженной работы Левитан, Николай Чехов, Константин Коровин — забирались по стремянке на печь. Сверху хорошо были видны декорации, разложенные на полу для просушки, и художники принимались смотреть на них, как зрители в театре. Пока кто-нибудь, у кого сил сохранилось побольше, не слетал стремительно вниз — на доделки, на один штрих кистью, на внесение яркого цвета. К вечеру обычно приходили гости — другие художники, артисты. Забегал Савва Иванович, всех будоражил, подбадривал. Но самым дорогим гостем был Антон Павлович Чехов. Его Левитан знал давно, еще со времен ученичества, когда бывал у друга своего Николая Чехова, талантливого, но беспечно-ленивого художника, так и не окончившего училища. Антона Павловича всегда встречали с каким-то новым ожиданием, зазывали на печь, поили чаем, расспрашивали о декорациях и особенно любили, когда он с самой серьезной подачей, с самым легким прищуром, начинал свои веселые рассказы.

«Антон Павлович приправлял свое повествование такимизвукоподражаниями, паузами, мимикой, насыщал черточками такойострой наблюдательности, что все мы надрывались от смеха, хохоталидо колик, а Левитан… катался на животе и дрыгал ногами», — вспоминал позднее художник Виктор Андреевич Симов.

Как пишется…

Вот Антон Павлович улыбнулся, и сделал взмах своей дирижерской палочкой. Его героям пришла пора выйти на сцену, зазвучать и проявить себя.

Как хорошо пишется, когда такие персонажи, как на подбор, выстроились в ряд, от самой таганрогской гимназии.

«Если хочешь понять жизнь, то перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай и чувствуй»

К разгадке феномена Чехова предложил ключи Набоков. Он считал, что Чехов «писал печальные книги для веселых людей». Поэтому… «мир для него смешон и печален одновременно». Спору нет, но отчего печальные-то книги? Может с той гимназии ниточка-то и тянется? Не случайно Чехов говорил о том, что жизнь в футляр не надо превращать. Вот и задается вопросом Иван Иваныч:

«А разве то, что мы живём в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр?»

И Чехов находит оригинальный способ разбить футляр…