Не уходящая натура

Не дворянин, но, по всему, из декабристов, Превысил всё, что можно, и постиг, И потому Москва, и вся РоссияПроизнесла ему сердечное прости! И не в ревущем голосе, положенном на струны, И не в метаниях, прожжённых на огнях, Актёр-поэт врубил на всю катушку, Всю душу он врубил на собственных костях! Непредсказуема любовьИ ненависть просроченного класса, Исток понятен, прост в судьбе Руси, И семиструнка — первая гитара… И первый из блатных, но уже стих.Он что-то там про нары, про наколки, Про Мурку и Жигана, финка в ход, Как в слове «кровь» мы слышим слово «рана», Разбиты города, дома по деревням.Подстрелена, изранена держава, И урки тут как тут — всем пацанам пример, Ведь только что закончилась война, И стоны по стране, и раненые души, В перелопаченной воронками стране.Застал, застиг, прошёл все коридоры, Калеченные, в злобе и гульбе, А корка хлеба, страшно вспомнить, Пугала смерть иль смертию во сне.Но выбрался, и выбрались на волю, Взросление и в праздники Побед, Несли страной знамёна к Мавзолею, Динамо в Лондоне надрало англичан, И солнце всё теплей всходило, И Сталина застал!..Рассвет и плаха в утренней росе, Кремлёвских звёзд негаснущее диво, Метро прекрасно и красиво, И девушка в окне.Ещё пиджак притален, Ещё малознаком, И впереди Каретный, На Пресне новый дом.Ещё и не женатый, Уже не холостой, А песни — сталь слабее, Взрывались, жили в нём. (в каждый дом)И как фрегат под парусомИ вражеским огнём.Поджарый в самой талии, С гитарой и ремнём.Мы пели за бобинамиПро правду и про ложь.И слышалось былинное, Поющего «не трожь».И списывали глоткой дрож, И понимали там, вверху: Высоцкого не трожь.И рвались на Есенина, Хлопушею дыша, Таганка — это молодость! Всё остальное: ша!..Как осенью срывает листИ дождик сеет, мысли прибивая, И Мерседесная кривая, И женщины, и твист.И где-то за границами, Совсем не Магадан, Круизы, небылицы, А бич из СССР рассказывает правдуДоказывая яростно и зло: Что вместе он с Высоцким пилНе только брагу, а настоящее «Колымское вино!»«С Володькой водку пил», Закусывал тайменем, а с утраВымаливал бич самородков бремя, Среди листвянок и шурфов до самого до дна.Хозяином в тайге он был, На «ты» с горами и с винтовкой, И кинообраз сильный, ловкий, Хмельным осколком выл.…А в прочем, и обласкан был: Везде нальют, накормятИ дисков тыщи продают, И слушают покорно.И дети были, всё путём, Почти что, как у нас, И бесконечное «люблю», Звучало, словно вальс.И годы шли — один за пять, И Родина цвела, А нервы стали уставать, И струны рвались как-то часто, А бесконечность всё рвалась Усталостью дорог убитых, Друзей невыносимых лица.Душа, наверное, сдалась.…Несли цветы и гроб несли.Москва посторонилась, Нас тысячи к нему пришли, Которые не спились.

А он лежал и даже не дышал, И в небо не смотрел, Теперь у ног его цветы, Аккордом вылит в камне, Приходим мы к нему: «Прости, что мы с тобой, Что барды.Что мы, похоже, не скоты! Не скот и я (возможно)Уж точно не скоты все вы, Жить скотски слишком сложно».И поэтому в час оный шли, С венками провожали барда «Высоцкий, ты уж нас прости, Ты показал, что жить иначе можно, И дух и душ великое простиИ петь иначе стоит.И, не оглядываясь на чины, На крепко там сидящих, Мы Русь меняем на гробы, На тех, лежащих».

Уходит сила всех сильней, С бобин на флешки время съехало, Иначе слушается мир, Мы после вас, Высоцкий, только внешне.Флешмоб Высоцкий был! Я точно знаю это.Но только ночью он спросил: «Вы помните поэта?»

Ал. Зиновьев

19.08.18 г.